Елена Грушковская - Перенос

— Машенька, родная моя! Мама здесь, с тобой. Дыши, ты можешь.

И она делает первый вдох — с хрипом втягивает в себя воздух. Это такое облегчение и счастье, что я смеюсь и плачу одновременно.

— Ещё, милая, ещё. Элла, увеличь приток кислорода.

Маша делает ещё один вдох, её веки дрожат и приподнимаются, взгляд мутный, потусторонний.

— Молодец, девочка, дыши.

Стол превращают в кресло. Доктор Жданова водит перевёрнутым фонариком перед глазами Маши, и она следит за ним взглядом.

— Стимуляция щекоткой!

Так, это мне. Кончиками пальцев, обтянутых тонким стерильным латексом, я щекочу Машины босые ступни, и они дёргаются, Маша вздрагивает всем телом.

— Так, хорошо, достаточно.

Я тихонько поглаживаю ножки Маши руками в перчатках.

— Машенька, посмотри на меня… Ты меня узнаёшь?

Кислородная маска снята, и Машины губы шевелятся. С них слетает первое слово:

— Мама…

Я подхожу и сжимаю её руку.

— Да, моя маленькая, я с тобой. Всё хорошо. Всё получилось.

Я несу Машу в палату. Она здорово потяжелела, это теперь не тот лёгонький скелетик, который я носила три месяца назад, но я всё-таки с наслаждением тащу мою дочь на руках. В палате я укладываю её на кровать, стягиваю перчатки и маску и первым делом крепко целую её.

— Любимая моя.

А Маша первым делом щупает голову. Она стягивает шапочку, и на грудь ей падает длинная тёмная коса, заплетённая чьей-то заботливой рукой. Я смеюсь:

— Ну, вот видишь. На месте твои волосы. Давай-ка сделаем тебе причёску.

Я беру с тумбочки расчёску, присаживаюсь рядом с Машей и расплетаю ей косу. Волосы сухие и чистые, даже поскрипывают. Я расчёсываю их, пропускаю прядки между пальцами и не могу сдержать слёз. Маша заглядывает мне в глаза, вытирает мне щёки.

— Мама, ты что плачешь?

Не удержавшись, я притискиваю её к себе. Теперь, когда она больше не худышка, обнимать её одно удовольствие.

— Мама, а где папа и Ваня?

— Доченька, папа очень волновался, сильно переживал… Ему пришлось поставить успокоительный укольчик. Ваня сейчас сидит с ним. Ты с ними увидишься попозже.

— Сегодня?

— Конечно, сегодня.

Она осматривается, видит плакат на стене, плеер и диск. Спрашивает:

— Какой сегодня день?

— Двадцать седьмое сентября, Машенька. Этот день мы теперь будем праздновать, как твой второй день рождения.

Она округляет глаза:

— Ничего себе! Я помню, как мигали красные огоньки, и мне сильно хотелось спать… Я уснула на одном столе, проснулась на другом. Ни фига себе, какая долгая операция!

Она рассматривает своё лицо в зеркале, хмурится.

— Ой, я растолстела…

— Ты не толстая, Машенька, ты просто поправилась, — говорю я. — Ты красавица. Ты самая красивая на свете, я люблю тебя. А это — твоё новое тело. Ты сейчас такая, какой ты должна быть.

— Значит, я больше не болею?

— Болезни больше нет.

— А тебе делали то же самое, когда ты заболела этой болезнью?

— Да, Маша. Ты испытала то же самое, что было со мной. Ну, как ты себя ощущаешь? Это по-прежнему ты или кто-то другой?

Она задумывается, кладёт зеркало на одеяло. Я заплетаю ей две косы, а она снова берёт зеркало и долго вглядывается в своё отражение.

— Вроде бы — я… Нет, всё-таки я немножко другая.

— Это ты, Машенька. Я очень тебя люблю, малыш.

Она вдруг бросает зеркало и утыкается лицом мне в грудь.

— Мама, а если это не я? Ты бросишь меня, уйдёшь?

— Нет, я никогда этого не сделаю. Ты моя Машенька, я родила тебя, всегда тебя любила и никогда не смогу разлюбить. Это навсегда. Ты сейчас не думай, ты это или не ты. От этого, знаешь ли, мозги кипят. Пусть пройдёт какое-то время — ну, скажем, неделька… И ты поймёшь, ты это или не ты. Это так сразу не понять, особенно в незнакомом месте, где много незнакомых людей.

— А как я пойму, я это или не я?

— Если ты испытываешь те же чувства к людям, которых ты знаешь, если тебе нравятся те же вещи, что и раньше, а то, что тебе раньше не нравилось, продолжает тебе не нравиться — значит, это ты. Доктора здесь обследуют тебя со всех сторон и скажут, кто ты есть. Но мне и без их обследований ясно, что это ты, Машенька. Скажи, малыш, ты любишь меня?

— Я тебя очень люблю, мамочка…

— Значит, это ты.

— Мама, прости меня…

— За что, Машутка?

— Я только сейчас поняла, как это… Я плохо себя вела с тобой, я тебя била, я тебя укусила… Если бы я не… Ты бы не ушла, и папа бы не нашёл эту… Ларису!

Она трясётся от рыданий. Я прижимаю её к себе, душу поцелуями, и она понемногу успокаивается. Когда она засыпала на столе под «аркой», папа и мама были ещё женаты, а сейчас, когда она проснулась, они уже не муж и жена. Как ей сказать, что папа всё-таки женился на «этой Ларисе»?