Наталья Егорова - Инцидент в Макошине

Она пришла в первый же вечер.

Я зову ее госпожа. Хотя вернее стало бы - богиня.

Раечка порхала по дому ангелом деятельности. Быть может, её немного подстёгивало чувство вины: надо бы почаще заходить к старику; хоть ей Георгий Ильич и седьмая вода на киселе, а всё родственник. Тем более, что не брюзга. Да и к Ванюшке хорошо относится, пускает рыться в книжных шкафах, на каждый праздник по книжке дарит, и всё дорогие - энциклопедии всякие с картинками. Лучше бы, правда, ботинки или игру вон Ванька просит, электронную, но чего уж дарёному коню в зубы смотреть. Опять же домик двухэтажный, хоть и маленький, а дедушке уж за восемьдесят...

Раечка устыдилась меркантильных мыслей, и с удвоенной энергией заработала тряпкой.

Ей, в общем, упрекнуть себя не за что. Помогает старику, как может: то в доме приберёт, то продуктов купит. А что не больно часто заходит, так ведь работа, дела... И вот нате вам, угодил дедуля с больницу с переломом.

Ну, самое время как следует прибраться в запущенном фамильном гнезде.

Дом так чист, что едва не скрипит. Изумлённо смотрят на улицу в кои-то веки отмытые окна, занавески испуганно шарахаются от пылесоса, а по комнатам безнаказанно гуляют сквозняки.

Женщина в цветастом халате перебирает книги. Пальцы пиявками вцепляются в корешки, пухлые губы складываются в куриную гузку: пуф-ф-ф! взлетает облачко пыли. Костяшками домино валятся коленкоровые кирпичики.

Какой беспорядок! Ох, уж эти старики. Всё вперемешку: и Толстой, и подшивки "Нового мира", которым едва не полсотни лет стукнуло - того гляди, на ять наткнешься; и новомодные томики с шизофреничными картинками на обложках, и... о, а это что еще?

Мохнатый розовый тапочек нетерпеливо притопывает. Из ниши за полками - тайник? - извлекается дряхлый портфель, современник первомайских демонстраций и колбасы за два-двадцать. Нет-нет, ее не интересуют "гробовые"... ну разве только прикинуть сумму, просто, чтобы знать, он ведь так стар... и потом, кто сказал, что это деньги. Может быть, старые фотографии... или эту дерматиновую рухлядь просто сунули в дальний угол и позабыли.

Любопытство сгубило кошку, тихонько хихикает она, щелкая облупленными замками. Пахнет кислой затхлостью, словно в недрах портфеля мумифицировалось унылое время. Так что здесь?

Фи, это просто большая тетрадь. Неразлинованный гроссбух: желтое пятно на картонной обложке, оплывшие от времени углы страниц, раздавленный на форзаце паучок. Дрянь какая! И надо же столько лет хранить!

Раечка добросовестно перелистала зеленоватую бумагу. Ни строчки, ни буковки: прижимистый старик, должно быть, хранил тетрадь на чёрный день, для писем. Или - она снова хихикнула - строчить кляузы в макошинскую газету.

Ну и куда её? Добро бы печь в доме, так пригодилась бы на растопку, а теперь, пожалуй, просто выкинуть вместе с грудой слипшихся от старости газет, с будильником-эксгибиционистом, вывалившим на стол ржавые внутренности, с невесть как попавшими на полки ломкими сухими листьями. И с вонючим портфелем заодно.

В помойку, всё в помойку! И поскорее - сейчас Ваня прибежит из школы, а она хотела ещё провернуть котлеты.

Розовые тапочки деловито шлёпают на кухню.

10 августа 20.. года

Она ждала меня в библиотеке.

Отчего я не поэт! Я не умею воспеть ту красоту, от которой болят глаза и сладко ноет сердце. Пепельные волосы, глаза темнее ночи, высокие скулы, чистый лоб... слова пусты и безжизненны, разве способны они передать сияние, исходящее от неё!

Я смотрел ей в глаза - и тысячу раз умирал.

– Ты нашёл книгу, - сказала она голосом, нежным, как шелест ветерка, и звонким, как медный колоколец. Если б хоть капля осуждения промелькнула в этом дивном голосе, я упал бы к её ногам и рыдал, вымаливая прощение.

– Да, - прошептал я, - госпожа.

– Ты спрятал её, - она не спрашивала - знала. Бархатные глаза взирали на меня с затаённым любопытством.

– Да, госпожа.

Она поднялась с кресла, и столько грации было в её движениях, словно античная богиня сошла с Олимпа.

– Сможешь ли ты таить её и впредь?

– Да...

– Скрывать от людей всю свою жизнь?

– Да.

– И не выпустить силу, заключённую в ней?

– Да!

Я был согласен на что угодно. Я не слышал слов, лишь голос. Целый мир умещался в озёрах её глаз.

– О да.

Госпожа моя улыбнулась, осветив пыльную библиотеку пуще дюжины свечей.

– Что ж, будь хранителем, мальчик, и помни свои обещания. Но бремя клятв должно вознаграждаться. Чего бы ты хотел?