Павел Кошовец: Ремесленный квартал

— Ваше светлость, а как оно там? — неожиданно подал голос второй кузнец, такой же грубый, как у брата, но ещё более низкий и от этого менее внятный, и в нём различались явно непривычные почтительно-просительные нотки.

Гоблин вспомнил, как братья тихо — так им казалось — спорили. Сутью же перепалки, как понял Худук было убытие из квартала кого-то из близких родственников, и теперь тот, что помолчаливее, пытался продавить решение: бросить пост и уйти на поиск. Но встретил горячее сопротивление. А выглядело это достаточно любопытно: два здоровых, косматых, набычившихся мужика стоят друг напротив друга, сжимая — разжимая впечатляющие кулаки (оружие предусмотрительно скромно стояло в сторонке). Кто-то один из них ронял слово, больше похожее на рычание, через пару ударов сердца второй отвечал, и, кажется, сам воздух загустел между ними. И так длилось довольно долго — гоблин даже перестал за ними наблюдать, пока через время не увидел, как мастеровые — родственники неподвижно стоят в позах образцовых часовых. Видно, благоразумие победило. И вот сейчас инициатор похода хотел наверное услышать что-то обнадёживающее, задав вот так просто вопрос дворянину. Худук не думал, что ремесленник рылом вышел, чтобы с графьями общаться. Но обстановка, как говорится, способствовала.

РоАйци очнулся от своих тяжёлых дум, скользнувшее на грани восприятия недоумение тут же спряталось за непроницаемой мрачностью и отстранённостью. Блондин Тьяри зашевелился рядом, раздувая породистые ноздри. Граф бросил на него короткий упреждающий взгляд (вот это взаимопонимание! — восхитился Худук) и наконец-то опустил холодный взгляд на вопрошающего. Несколько ударов сердца утюжил кузнеца, а потом лицо его вдруг как-то прояснилось от осознания вопроса, факта ужасов на улицах, и немного смягчилось.

— Плохо, — коротко, ёмко и ясно выразился граф, и вновь, словно потеряв интерес к происходящему, погрузился в свои тягостные, неприятные мысли.

Опешивший кузнец несколько раз хлопнул впустую ртом — он-то надеялся на более развёрнутый ответ. Но не учёл тот момент, что в потенциальном собеседнике не трактирный товарищ, чуточку сочувствующий, имеющий богатую фантазию и хорошо подвешенный язык, а знатный дворянин, причём не в лучшем расположении духа. Тем не менее, он разродился не очень внятным, но впечатляющим вопросом:

— А-а-а…

Который, впрочем, тут же был прерван. Молодой Тьяри, резко дёрнув удила и загнав бедному, захрипевшему жеребцу в бока шпоры, быстро и довольно ловко обогнув впереди находящегося воина, приблизился к баррикаде, чуть свесившись вперёд, игнорируя дрогнувшее жало пики, что замерло в опасной близости от лица, прошипел в лицо побледневшего кузнеца:

— Тебе ясно сказали, что плохо! Или дать развёрнутую картину массовых убийств и прочих злодеяний против короны?! — он прожигал бешенными глазами бедного мастерового.

— Нет, ваша милость, — пролепетал тот, но тут же взял себя в руки, выпятил вперёд нижнюю челюсть, упрямо продолжил: — Но вы могли хотя бы кратко рассказать, что творится в столице… — ненадолго хватило твёрдости, его вновь отбросило к просительным интонациям. — Люди, что бегут к нам, ничего толком не могут поведать — у страха глаза велики. А вы всё-таки дворяне…

Можно было легко продолжить эту логическую цепочку грубой лести, мол, благородные — это умные, образованные, не поддающиеся панике, приходящие на помощь слабым, адекватно реагирующие на обстановку, держащие слово, не знающие страха. Продолжать можно было долго. Но молодой благородный перечеркнул всё это одной единственной фразой:

— Мы ни-че-го вам не должны! — отчеканил он и высокомерно выпрямился в седле, продолжая исходить неправедным (отчего-то хочется так сказать) гневом на совершенно незнакомых и абсолютно не виноватых в их неприятностях людей.

Защитники Ремесленного квартала потеряли дар речи, неловко топчась на месте, словно отчитанные за провинность ученики. Только старший кузнец спокойно и ободряюще положил на плечо брату руку. Граф заломил бровь, на мгновение покинув свои думы, но никак не прокомментировал происходящее. Да в глазах воинов эскорта мелькнуло неодобрение. Но к чему оно относилось: поведению молодого попутчика графа или глупости посмевших заговорить с дворянами ремесленников, Худук так и не понял. Но несправедливость сложившейся ситуации задела гоблина за живое.

— Конечно ничего. Потому что только молокосос не знает, что такое ответственность, — прозвучал его полный яда и сарказма голос. — Когда только ветреная юбка — и то не любого качества — способна подвигнуть на некий поступок, который ни к долгу, ни к ответственности — ни к чему значимому в жизни не имеет никакого отношения…