Павел Кошовец - Просо судьбы

Но вообще, он должен заметить, как бы сложна не была ситуация, они, битые воины, всё равно внешне особенно не напрягались. Не расслаблялись тоже — ну, как тут расслабишься?! — но и волосы на голове для пущей театральности и принятий единственного верного решения не рвали. Они уже привыкли к фаталичности в дороге и судьбе. Будет, как будет, — не совсем тот девиз, который оптимально отражает виденье мира и себя в нём. Но вот если к нему добавить дольку авантюризма, несколько веточек удачливости, несомненно, парочку зёрнышек умения находить неприятности, толику специй обязательного обаяния (сноска: как правило, в мирное время и в спокойной обстановке) и, конечно же, основа этого — способность выживать в трудных, порой безнадёжных ситуациях, невозможная, в принципе, без умения неплохо драться и воевать, — то такое блюдо и будет соответствовать им.

— Они уходят! — сквозь полудрёму, совсем не неожиданно навалившуюся на Ройчи, донёсся сверху голос эльфа, и он, вздохнув, проводил ленивым взглядом бросившихся к лестнице на чердак Мириула, гоблина и даже гнома, по этому случаю оторвавшемуся от готовки, и только потом встал сам, потянулся и неспешно пошёл следом. Пожилая Мирия, поймав его взгляд, согласно кивнула — да, она приглядит за девочкой, и положила высохшую, испещренную полосками вен ладонь на лоб той.

Настроение, царившее здесь, в царстве сумрака и пыли было далеко от радужного, и на закономерный вопрос наёмника ответил Мириул:

— Наездники ушли в сторону Ремесленного квартала.

На обречённость, какое-то вселенское разочарование, чуть ли не обиду в голосе сына Гарча Ройчи предпочёл не обратить внимания, проталкиваясь к небольшому окошку, у которого толпились все желающие мозолить глаза, в надежде, что пейзаж вдруг изменится или зрение выдаст какую-то ошибку.

Действительно, на площади, где совсем недавно наматывали круги сотни уруков, сейчас было почти свободно. «Почти», потому что всё ещё пылал огромный костёр, сложенный из всего, что натащили «тёмные»: от мебели и деревянных оград до срубленных деревьев, у которого суетилось несколько сухих зловещих фигурок с наброшенными на головы капюшонами и с посохами в руках. Рядом выстроилась вереница связанных людей — до двух десятков, которых с определённой периодичностью подводили к огромному уруку с соответствующих размеров кривым ножом, и тот, как правило, двумя мощными движениями отрезал очередной жертве голову, а потом бьющееся тело поднимал за ноги и держал над широким тазом, пока фонтанирующая из шеи кровь не превращалась в тоненькую струйку, а потом тело забирали двое подручных — под стать палачу, и отволакивали его к костру.

Понаблюдав эту картину какое-то время, Ройчи почувствовал, как его холодный панцирь отмороженного наёмника вот-вот даст трещину. Неспроста уруков столь ненавидят все разумные Веринии, даже братья по цвету. А об отношении к их шаманам вообще лучше промолчать.

В очереди на заклание помимо мужчин, как правило, каких-то пленённых агробарцев в форме, он также заметил пожилых людей и несколько женщин в полной прострации — либо опоенных, что маловероятно — уж очень любят уруки по максимуму выжимать из жертв страх, боль и кровь, либо потерявших от страха связь с реальностью.

Смрад дыма, разливающееся в пространстве чуть ли не осязаемое ощущение чёрного колдовства, и Ройчи почувствовал, как в голове нарастает нехороший звон и постарался взять себя в руки. Что, он не видел крови и смертей, и чуть ли не купался в самых разнообразных проявлениях дара? Оттого, наверное, он с предубеждением и недоверием относился к разумным, награждённым богами уникальными способностями, будь то шаманы, колдуны «тёмных», маги «светлых» или святые отцы людей.

— Ройчи, Ройчи! — кто-то дёргал его за полы куртки, и он словно очнулся, вздохнул глубоко, нацепил на лицо маску невозмутимости, обернулся.

Будто прорвав плотину гнетущей тишины, собравшиеся в едином порыве выплеснули на него словесную волну.

Переводя взгляд с одного яростного лица на другое, Ройчи с трудом угадывал слова — конечно, при желании он и по губам мог прочитать текст, но особого смысла в этом не было — и так всё было понятно. Когда даже Листочек будто шипел, выплёвывая на древнем языке проклятия «тёмным» вперемешку с вполне конструктивными идеями расчленения шаманов и их сопровождающих, то что говорить про Худука, находившегося в состоянии тихого помешательства (он открывал рот, но не кричал, как обычно, он просто о чём-то умолял его, своего товарища), Ностромо, бьющего себя пудовыми кулаками в грудь, будто пытающегося ему что-то доказать или Мириула, за столько лет истории королевства, воочию наблюдающего тёмный ритуал, причём не где-нибудь, а посреди родной столицы, где поленьями в жутком шаманском костре служили его земляки; какой-нибудь дремучий крестьянин мог испугаться, но только не он, истинный житель королевства дворянских кровей, воспитанный жёстким и непреклонным Гарчем. Лишь Шани сохранила хладнокровие. Возможно оттого, что её, дитя глухих лесов, пережившую немилосердную гибель родных, сложно было чем-то удивить. А может, ей вообще было начхать на всё: агробарцев, людей, «тёмных», события, прямо не относящиеся к предназначению (добровольно либо по стечению обстоятельств — не важно), взваленному на хрупкие плечи.