Наталья Игнатова - Врагов выбирай сам

«Знаменитое имя. – Артур выбирал лошадей. Придирчиво выбирал, доводя барышника до остервенения. – Знаменитое... чтоб им всем пусто было. Имя как имя. Насочиняли сказок! – Он следил, как купец гоняет на корде серого жеребца. Мерин был бы предпочтительнее, но, в общем, и этот сойдет. – Нашли тоже героев...» – Артур щелкнул пальцами:

– Достаточно.

И вновь принялся тщательно осматривать скакуна. Не то чтобы в этом была нужда: он убедился уже, что серый, во-первых, неплох, во-вторых, ничего лучше все равно не сыщется, однако барышник злился. Артур тоже злился, и ему приятно было сознавать, что в своей злости он не одинок.

Барышник злился молча. Все слова, какие были у него по поводу лошадей, он высказал в самом начале торга – как разогнался, так и не смог остановиться. Слова же, которые были у него по поводу покупателя, купец, сжав губы, пережевывал и глотал. Давился ядом, но молчал, лишь зыркал недобро.

Рыцарь, кстати, смотрел нисколько не веселее. Под льдисто-синим взглядом ежились даже лошади, что уж о людях говорить. Он наконец оставил серого в покое и мрачно уставился на лошадника. Оглядел от макушки до мысков начшценных сапог, так внимательно оглядел, словно и его купить собрался:

– Сколько ты хочешь за этого жеребца, того гнедого мерина и ту кобылу, с чулком на правой передней?

– Ну, жеребец – полсотни львов...

– Сколько? – переспросил рыцарь таким тоном, что всякое желание торговаться пропало. Запросишь больше, храмовник ведь может и так увести. На нужды ордена. И поди с ним поспорь.

– Сорок, – сказал мальчишка, как отрезал, – сорок за жеребца. Двадцать за мерина, больше он не стоит. И тридцать львов за кобылу. Пошли кого-нибудь к шорнику за сбруей. Да, и распорядись отвести лошадей в «Звезд...» в «Звездень». Для Альберта Северного. Ясно?

– Для кого?! – Купец от изумления забыл о злости. Синева в глазах рыцаря плеснула бешенством.

– Мне повторить?

– Не надо, – барышник поднял руки, примирительно растопырив пальцы, – не надо, благородный сэр. Все сделаю.

– Ну и молодец, – буркнул тамплиер.

Барышник гладил серого жеребца по гладкой шее и смотрел вслед переборчивому покупателю. Ничего не скажешь, хорошее начало дня. Вроде трех лошадей сразу сбыл, но ведь не за те деньги, на какие рассчитывал. Вроде ордену Храма продал, но уж больно храмовник злой попался: даже если понравятся лошадки, все равно не доложит, у кого купил.

Альберт Северный... Не переводятся дураки!

Что за люди? Думают, чтоб героями стать, одного имени хватит. Наслушаются сказок – и туда же, подвиги совершать. То пьянку с дебошем, то беспорядки на кладбище, а то девок портят за раз по дюжине...

Представив себе сразу дюжину порченых девок, купец нехотя допустил, что это-то, пожалуй, за подвиг сойдет Но тут же решил, что новоявленный Альберт Северный на такое вряд ли способен. Этаких геройств, если песням верить, даже за братцем его не водилось. А тот по бабской части силен был – не чета нынешним.

Артур же позабыл о купце сразу, как только расплатился за лошадей. Первым пунктом в списке дел на сегодня стояло у него посещение церкви, и кто же виноват, что попалась по дороге меняльная контора? И конные ряды какой-то умник из муниципалитета перенес с Навозной площади на Стеклянный пустырь, то есть, опять-таки, чтоб по пути из «Звездня» до церкви святого Михаила мимо не пройти? Ну, строго говоря, сам виноват, сэр рыцарь: когда в храм идешь, на мирскую суету отвлекаться не следует. И скажи на милость, сэр Артур Северный, давно ли тамплиеры ходят в дом Божий с тремя пудами золота в рюкзаке?

Ладно, следовало признать, что в контору Бердничека – о ней вчера хорошо отзывались два заглянувших в «Звездень» пожилых хайдука – зайти собирался. Ну а где одно, там и два. Семь бед – один ответ. Не согрешишь – не покаешься...

Артур с любопытством разглядывал стены домов, как знакомым улыбаясь горгульям, зевавшим на водостоках, провожал глазами редкие в этот ранний час экипажи...

Изменился Шопрон.

Вчера еще... сто лет назад... дома здесь стояли пустые, похожие на черепа, с угрюмыми окнами-глазницами: стекла, едва лишь хозяева за порог, тут же вынимали предприимчивые соседи. Слишком смелые, чтобы уезжать. Или слишком глупые. А по мостовой бродили мертвяки. Безопасные днем, но до крайности неприятные. Они пахли. И они были голодны. И по ночам они убивали.

На Стеклянном же пустыре, как раз на месте конных рядов, было тогда кладбище. Хорошее кладбище, дорогое, с зелеными деревьями, которые заботливо поливались за счет будущих покойников, с мраморными усыпальницами в тени этих деревьев, с фамильными склепами. С великим множеством покойников настоящих, тоже дорогих. И тоже голодных.