Баркер Клайв - Пятый доминион

- Точно, - ответил Миляга, поворачивая назад.

Клем вручил ему полдюжины свечей - белых, толстых, коротких. Миляга протянул одну из них обратно.

- Пять - магическое число, - пояснил он и вновь направился вверх.

- Я там наверху у лестницы оставил кое-какую еду, - сказал Клем Миляге вслед. Конечно, это не шедевр поварского искусства, но ведь надо чем-то поддержать силы. И если ты не возьмешь ее сейчас, считай, что ее не было - скоро возвращается Понедельник.

Миляга поблагодарил Клема, подхватил хлеб, тарелку клубники и бутылку пива и вернулся в Комнату Медитации, тщательно закрыв за собой дверь. Воспоминания о Пае не ждали его у порога - возможно, потому, что мысли его до сих пор были заняты тем, что он услышал от своей матери. И лишь когда он расставил свечи на каминной полке и стал зажигать одну из них, за спиной у него раздался мягкий голос Пая.

- Ну вот, я тебя расстроил, - сказал он.

Миляга обернулся и увидел Пая у окна на его привычном месте. Вид у него был озабоченный и смущенный.

- Я не должен был спрашивать об этом, - продолжал он. - Просто праздное любопытство. Я слышал, как Эбилав спрашивал у Люциуса пару дней назад, и был очень удивлен.

- Что же ответил Люциус.

- Он сказал, что помнит, как его кормили грудью. Его первое воспоминание. Сосок во рту.

Только теперь Миляга понял, о чем шла речь. И вновь память отыскала среди его разговоров с мистифом такой фрагмент, который имел прямое отношение к его теперешним заботам. Вот в этой самой комнате они говорили о первых воспоминаниях детства, и Маэстро овладела та же самая боль, которую он чувствовал в себе сейчас, по той же самой причине.

- Но запомнить сказку? - говорил Пай. - Особенно, такую, которая тебе не нравится...

- Я не могу сказать, что она мне не нравилась, - сказал Маэстро. - Во всяком случае, она не пугала меня, как какая-нибудь история о привидениях. Все было гораздо хуже...

- Ну что ж, не стоит об этом говорить, - сказал Пай, и на мгновение Миляга подумал, что разговор на этом и оборвется, причем он не был уверен, что это не соответствует его тайному желанию. Но, похоже, одно из неписаных правил этого дома состояло в том, что ни один из вопросов, заданных прошлому, не оставался без исчерпывающего ответа, пусть даже и самого неприятного.

- Нет, я хочу объяснить, если только смогу, - сказал Маэстро. - Хотя иногда бывает трудно определить, чего боится ребенок.

- Если только нам не удастся выслушать эту сказку, обзаведясь на время сердцем ребенка, - сказал Пай.

- Это еще труднее.

- Но мы ведь можем попробовать? Расскажи мне.

- Ну... это всегда начиналось одинаково. Мама говорила: Я хочу, чтобы ты запомнил, дитя мое, - и я уже знал, что за этим последует. - Жила-была женщина, звали ее Низи Нирвана, и отправилась она в город злодейств и беззаконий...

Миляге пришлось прослушать историю снова, на этот раз - из своих собственных уст. Женщина, город, преступление, ребенок, а потом, с тошнотворной неизбежностью, история начиналась снова, и вновь была женщина, и вновь - город, и вновь - преступление...

- Изнасилование - не слишком-то подходящая тема для детской сказки, - заметил Пай.

- Она никогда не произносила этого слова.

- Но ведь преступление состоит именно в этом, верно?

- Да, - сказал он тихо, с какой-то странной неохотой признавая это. Ведь это была тайна его матери, боль его матери. Ну, конечно, чья же еще? Низи Нирвана была Целестиной, а город злодейств и беззаконий - Первым Доминионом. Она рассказывала ребенку историю своей собственной жизни, зашифрованной в коротенькой мрачной сказке. Но, что еще более странно, она включала и слушателя в ткань этой сказки, а вместе с ним - и сам акт рассказывания, создавая круг, за пределы которого невозможно выйти, потому что все его составляющие элементы пойманы в ловушку и заперты внутри. Может быть, именно эта безвыходность угнетала его, когда он был ребенком? Однако у Пая была другая теория, и он высказал ее из далекого прошлого.

- Ничего удивительного, что ты пугался, - сказал мистиф. - Ведь ты не знал, в чем заключается преступление, но знал, что оно ужасно. Твое воображение, наверное, просто подняло бунт.

Миляга не ответил - вернее, не смог. Впервые за эти разговоры с Паем он знал больше, чем знало прошлое, и от этого несоответствия стекло, в которое он наблюдал за ним, треснуло. К тому ощущению боли, которое он принес с собой в эту комнату, добавилось горькое чувство потери. Сказка о Низи Нирване словно стала границей между тем человеком, который жил в этих комнатах двести лет назад, не подозревая о своем божественном происхождении, и тем, кем он был сейчас - человеком, который знал, что сказка эта была историей его собственной матери, а преступление, о котором в ней шла речь, и было тем событием, в результате которого он появился на свет. На этом свой флирт с прошлым пора было кончать. Он узнал все необходимое о Примирении, и дальнейшим блужданиям просто нет оправдания. Настало время распрощаться с убежищем воспоминаний, а вместе с ним - и с Паем.