Ярослав Вольпов: Третий день зимы

— Увы, — ответила та, — ты неправа. Или, сказать вернее, ты не совсем права. Моё имя — Эверморн, Вечное Утро, и именно на моей совести смерть каждого из тех, кто осмелился прийти в этот Храм. Пусть они погибли и не от моих рук — это моя вина.

— Я не понимаю, — растерянно покачала головой Лиа.

— Это долгая история, — тяжело вздохнула Эверморн. — Если рассказывать её целиком, обычный человек может устать её слушать. Я же перестала быть человеком давным-давно, но сил во мне почти не осталось — потому, что я была одной из тех, кто писал эту историю. В ней не говорится о Великом Зле — лишь о его части; но та была достаточно сильна, чтобы не знать отпора со стороны людей. Не говорится и о Великом Добре — но о той его доле, которой хватило, чтобы остановить врага. Однако всё это уже не имеет значения. Важно лишь то, что зло, принявшее женский облик, было заключено в этом храме, и розы стали печатями на дверях. Сила той, что томится внутри, стала источником жизни цветов. Но волхвы, которые накладывали заклинание, были слишком могучими, чтобы сделать его таким простым. Кроме пленницы, в пределах храма осталась ещё одна девушка, ставшая хранительницей дверей. Главные печати, белые розы, питались именно её силой — и, в свою очередь, делились с ней своей. Так девушка и розовый куст обрели бессмертие — одно на двоих. Эта девушка — я; вот уже много веков я несу свою стражу, и нет никого, кто сменил бы меня.

— Твоя должность тяжела, — проговорила Лиа, — но почётна. Ты бережёшь город от зла, одна стоишь у него на пути; многие позавидовали бы тебе.

— Нет, — печально сказала Эверморн. — Никто бы не позавидовал. Мой мир свёлся к этим стенам; я привязана к Храму шипастыми лозами; и за всё я не получаю никакой награды. Ни один человек не согласился бы взять на себя подобную ношу; я же в своё время вызвалась добровольно. Есть кое-что, от чего моё бремя становится легче — и одновременно стократ тяжелее. Для всех та, что заключена в Храме — чудовище, убийца; но мне она — родная сестра, которую я когда-то любила. Я всё ещё помню время, когда она была маленькой весёлой девочкой; теперь же она — Невермор, Пустая Вечность.

— Твоя сестра… — прошептала Лиа. — Но если ты по-прежнему хранишь печати, тогда почему в Храме гибнут люди?

— С каждой зимой розы слабеют, — ответила Эверморн, — вместе с тем, как слабеет Невермор. То же самое происходит и с моими печатями, и со мной. Один день в году, в третий день зимы, двери открываются, и моя сестра выходит на свободу. Долгие месяцы заточения не оставляют в ней никаких чувств, кроме ненависти — и голода. Если она вырвется в город, где все жители, будут в её власти, пересилит первое: и тогда прольётся столько крови, сколько не видел никто из нас. Поэтому каждый раз, когда заклятие спадает, в Храме должен находиться хотя бы один человек. Невермор поглотит его душу и вновь обретёт силу; но вместе с ней оживут и печати, и двери Храма начнут закрываться. Если Невермор не успеет вернуться в Храм, она окажется отрезанной от источника бессмертия — а она уже намного пережила свой срок. Она знает об этом; ей известно и то, что, удержавшись от жажды крови, она оставит двери открытыми и обретёт долгожданную свободу. Но она слишком привыкла убивать, чтобы пересилить себя. И из года в год она снова сама себя запирает в Храме, лелея надежду однажды совладать с заклятием — но не с собой.

— А я… — опустила она голову, — у меня нет даже надежды. Именно на мои плечи ложится обязанность находить жертвы для Невермор. И раз за разом я приманиваю, очаровываю молодых и наивных людей, которые проходят слишком близко от Храма. Колдовская сила, которую я делю с моей сестрой, лишает их рассудка: они не могут противостоять мне. Они приходят каждую неделю, потом каждые три дня, потом каждый день — пока не наступает зима. Многие из них знают, что ждёт их, когда розы увянут, но не могут совладать с собой: я не позволяю им. Одна жизнь за год спокойствия — подходящая цена… если не считать моей жизни. Невермор спит, насытившись, а я слышу каждое проклятие, посланное мне, всегда мне. Для всех людей я — Фея Храма; я — воплощение зла; я — чудовище, убивающее лучших юношей города; я проклята и отвержена. Вот благодарность, которую я получаю за исполнение своего долга: за то, что я заточила себя в этих развалинах, стала тюремщицей собственной сестры, стала живой печатью на вратах узилища демона — одна лишь ненависть.

Лиа со страхом и жалостью смотрела на Эверморн. Она не знала, что теперь делать: если бы Фея Храма была такой, какой девушка себе её представляла, всё было бы намного проще. Оставалось бы только два выхода: победа или смерть. Но теперь, взглянув в лицо хранительнице печатей, Лиа понимала, насколько ничтожным кажется её собственное горе.