Ярослав Вольпов: Третий день зимы

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Никогда ещё сестрица не обставляла моё освобождение с таким шиком! Целых две души; правда, одна из них — с душком! — она снова расхохоталась. — Зато другая — просто объеденье. Её я, пожалуй, оставлю на закуску, вернусь к ней после обеда. Сегодня никто не будет торопить меня, никто не прогонит из-за стола! Теперь, когда моя сестра наконец-то мертва, двери Храма не закроются никогда! Это тебе, юноша бледный со взором горящим, я обязана подобным праздником? В другое время я бы тобой побрезговала, но ради такого случая — ты станешь первым на том пиршестве, на которое я сегодня приглашаю весь город!

Невермор тряхнула головой, и чёрные волосы грозовой тучей поднялись вокруг неё. По ним пробежал зелёный отблеск, и густая блестящая масса прямо на глазах стала превращаться в сплетение плетей диких роз. Ближе к голове волосы остались такими же чёрными, но уже в полуметре от висков они выбросили узкие листья и ощетинились шипами — настолько длинными и острыми, каких не знали даже дикие розы. Эти плети росли с непостижимой скоростью — и тянулись к Альфреду. Юноша не успел и шевельнуться, прежде чем несколько десятков шипов вонзились в его грудь, руки и лицо. Крик Альфреда взлетел над Храмом и тут же оборвался — одна лоза захлестнула его горло, а другие впились в губы и высосали его голос. Миг — и его тело скрылось в бурлящем клубке. То, что происходило внутри, невозможно было разглядеть или даже представить. Но когда из волос Невермор выбились бутоны, тут же со щелканьем разорвавшиеся и превратившиеся в тёмно-бордовые розы, стало ясно, что душа Альфреда покинула тело.

— Как я и думала, — недовольно произнесла Невермор, — с гнильцой. Надо быстро чем-нибудь запить, чтобы отбить привкус. Что ж, город ждёт меня! А ты, девушка, никуда не уходи: я, правда, не могу обещать, что вернусь скоро. Находясь в заточении, я слишком многое не успела сделать; но теперь я наверстаю всё, всё!

Она ещё раз тряхнула волосами, и они разрослись, скрыв от глаз всё небо. Казалось, что плети роз своими шипами вцепились в небо и подняли туда Невермор. Над Лиа пронеслась тень, которая на мгновение скрыла луну, а улетев, оставила на той алый след. Девушка, словно окаменев, стояла на месте и не могла понять, куда ей страшнее взглянуть: вслед улетевшей Невермор или на то, что осталось от Альфреда.

Сознание никак не покидало Эверморн, позволяя ей отчётливо чувствовать приближение конца. Её собственная жизнь почти оставила израненное тело; но Эверморн по-прежнему держалась за тоненькую нить, тянущуюся к ней от сестры. Силы, которую сейчас впитывала Невермор, хватило бы на двоих — но та не собиралась ею делиться. Лишь потому, что за долгие века плена единство сестёр и роз стало неделимым, Эверморн была ещё жива. Однако её это ни в коей степени не радовало.

Перед её взором проносились страшные картины — но мертвящая слабость не позволяла ей даже сомкнуть глаз. Эверморн знала, что, даже зажмурившись, не смогла бы избавиться от этих образов. Они крылись слишком глубоко — как и её связь с Невермор. Смутные очертания, возникающие в сознании Эверморн, были отражением того, что видела её обезумевшая от жажды крови сестра. Размытые, нечёткие, они всё равно стали бы невыносимыми для любого смертного. И даже Эверморн, за свою жизнь повидавшая много зим и много кровавых пиров Невермор, сейчас просила смерть поскорей прийти и избавить её от этих кошмаров.

Вот какой-то мужчина, опутанный волосами-лозами. Его рот широко раскрыт: наверное, он кричит во весь голос — хвала богам, что ей этого не слышно. Но тут же десяток стеблей вползают прямо ему в горло, выпуская там новые побеги и прорастая сквозь его плоть. Несчастного теперь хуже видно — это у Невермор от наслаждения всё расплывается перед глазами. Картина мутнеет — и на том спасибо…

Вот совсем маленький ребёнок. Эверморн не успевает разглядеть его лица — наверное, боги прислушались хотя бы к части её молитв. Волосы Невермор разрослись настолько, что ей и самой не видно своих жертв, и среди них распускается всё больше тёмных роз. Но ей нет до этого дела: она уже не женщина, а хищное растение, чьим лепесткам не нужно приказов, чтобы кого-то поймать и убить. И маленькое тельце лишь на миг скрывается в переплетении лоз и шипов, а затем Невермор летит на поиски новой пищи. Она не оборачивается, чтобы взглянуть на останки ребёнка, и Эверморн неслышно благодарит её за это…

А вот пожилой человек, почти старик. Его губы шевелятся: возможно, он просит пощадить его жизнь, срок которой и без того почти истёк. А может быть, он говорит в лицо своей убийце, что не боится её. И то, и другое совершенно бесполезно: Невермор сейчас понимает значение слов так же плохо, как и сама Эверморн. Если бы старик попался ей позже, когда она утолила бы первый голод, возможно, он остался бы в живых: слишком малую ценность его душа представляет для Невермор. Но пока её жажда крови чересчур сильна, чтобы делать различия между жертвами…