Саймон Браун - Сын соперника

Лаймок проследил за полетом ядра, выпущенного в сторону материка, и убедился, что пехотинцам на том берегу ничего не угрожает. Его очень удивило столь нерациональное использование боеприпасов. Интересно, на что рассчитывают киданские артиллеристы?… Впрочем, судя по сложившейся обстановке, бояться за свою армию Велану не стоило. Чем больше боеприпасов неприятель израсходует сегодня, тем меньше боеприпасов у него будет завтра.

Все, что оставалось тысяцкому, — это ждать возвращения кораблей, погрузить на них войска и набраться смелости, чтобы посмотреть в лицо Намойе Кевлерену, когда он станет объяснять причины, побудившие его отдать приказ об отступлении.

Крик отчаяния, вырвавшийся из груди вестового, вывел Велана из задумчивости. Нет, противник не пошел в атаку… Однако слабый отблеск пламени заставил Лаймока повернуться в сторону южного берега Фреи.

Там горели его корабли.

Гош Линседд вел драгун к реке, надеясь, что ривальдийцы не ждут атаки с этой стороны.

Вскоре он услышал отдаленные залпы лонггонов. Стреляли с башен Цитадели. Как ни странно, ядра пролетали высоко над головами противника. Более того, ривальдийцы тоже наблюдали за пролетавшими снарядами и улюлюкали им вслед.

Гош оскалился. Враг занят чем угодно, только не наблюдением за восточной стороной. Умно, Кадберн, очень умно.

Когда до противника оставалось несколько сотен шагов, полковник поднял саблю. Драгуны тут же перестроились в две шеренги. Гош командовал первой, а лейтенант Эймс Вестэвэй — второй.

Теперь надо ждать, когда их заметит неприятель…

Как только один из вражеских солдат поднял тревогу, Линседд дал сигнал к атаке. Драгуны пустили лошадей галопом. Через несколько секунд их ровная линия сломалась, так как некоторые животные были утомлены длительным ночным переходом. Но едва киданцы достигли позиций противника, от былой усталости не осталось и следа. Ривальдийские пехотинцы, крича от ужаса, начали разбегаться в разные стороны. Драгуны рубили их на скаку.

Гош остановил лошадь, чтобы спокойно разобраться в обстановке. Именно в этот момент он увидел у берега корабли, которые спешно готовились к отплытию. Уцелевшие пехотинцы противника пытались добраться до судов, однако матросы не обращали на них внимания, а некоторых, пытавшихся вскарабкаться на борт, вообще спихивали в воду.

Полковник со своей частью отряда принялся очищать берег от ривальдийцев. Перерубив всю пехоту, драгуны спешились и стали расстреливать из карабинов команды не успевших отчалить кораблей, благо расстояние до них не превышало нескольких десятков ярдов.

Матросы начали сдаваться в надежде спасти свои жизни. Скоро почти все суда оказались в руках полковника. У него не хватало людей для присмотра за таким количеством пленников. Чтобы не рисковать понапрасну, Линседд запер ривальдийцев в трюмы и поджег корабли.

Со стороны Цитадели донеслись бурные крики радости, поддержанные салютом из лонггонов.

Квенион не знала, что ей делать с авангардом. Она пыталась хотя бы сохранить сложившееся относительное равновесие сил. Девушка решила использовать один из приемов противника: выстроила солдат в две шеренги, одна из которых вооружена огнестрелами. Это на время уменьшило активность врага и дало бойцам Кевлерена передышку.

Неожиданно рядом возник Намойя. Девушка с облегчением посмотрела на принца. Однако тот разглядывал ее с таким зловещим блеском в глазах, что ей стало не по себе.

Интересно, что сейчас она сделала не так?

— Мы скоро попадем в окружение, — сказал Намойя. — Нас атакуют с тыла.

— Значит, надо пробиваться вперед, — сказала Квенион.

— Да, — возбужденно произнес принц. Он странно посмотрел на девушку и добавил: — Моя Избранная…

Казалось, все его чувства хлынули через край. Квенион не могла сдержать радости, которая наполнила каждую клеточку ее тела…

Но тут ее разум, ясный и чистый, как рассвет в Сайенне, быстро указал на одну деталь.

Почему принц смотрит так оценивающе?…

Квенион все поняла.

Он собирается принести ее в жертву, чтобы спасти армию. Принц уже проделал такое раньше — со своей первой Избранной.

Намойя Кевлерен хочет убить ее.

Какая ирония, горько подумала Квенион. Мужчина, которого она, казалось, любила больше собственной жизни, сейчас говорил с нею пылко и с нескрываемой страстью — но только для того, чтобы объявить ей смертный приговор.