О`Санчес: Перепутье третье

– … насчет твоего трактата о преемственности в начертании геральдических смыслов. Да, охотно продолжу и завершу. Итак, мы, взяв за основу два герба: герб имперской столицы Океании и герб императорского Дома, попытались обосновать «неслучайность» нарушенных законов начертания в гербе маркизов Короны, дескать, золото по серебру – это, якобы, не оплошность, но нарочитый умысел государя Усаги Смелого…

– Именно, любезнейший и многомудрый Зиэль! Именно! Не якобы – а тонкий геральдический замысел, расчет, заключающийся в изобразительном сопряжении на веки вечные вассальной верности и монаршего благоволения! В основе замысла и расчета лежат два святейших геральдических исключения: Герб Океании – серебряная четырехлучевая звезда в золотом поле, герб императоров – восьмилучевая золотая звезда в серебряном поле; стало быть, императоры, Усаги Смелый, а вслед за ним и Рабари Первый, отягчая златыми коронами серебряную главу на щите у награжденных маркизов, сознательно шли на кажущееся нарушение…

– Демоны тебя раздери, Санги! Я ведь лично помню, как это случилось! Усаги был пьян в тот день, да будь и трезвый – он не то что в геральдике, он грамоты толком не знал!

– И Его Величество Рабари – тоже был пьян и неграмотен, да?

– Нет, ты меня не путай. Рабари был и учен, и трезв, но у него голова от превеликих забот шла кругом в эти его первые дни правления, вот он и брякнул, не подумав. И то утро я весьма неплохо помню, с самого близкого расстояния. А потом уже Рабари постеснялся отменять принятое решение, как бы спрятал свою оплошность за предыдущую. Вот как дело было, Снег, дружище. Единственная туга, что никто, кроме меня, подтвердить сию истину не может.

– Погоди… А храмовые свитки, свитки Дворца? Уверен, если все их тщательно изучить, все до единого, то наверняка где-нибудь…

– Нигде, я проверял. Ни одного свидетельства, ни устного, ни письменного от древних тех объяснений не осталось.

– Ну, а раз так, если никто подтвердить не может, ни устно, ни письменно, то истиною, бесспорною, причем, будут служить мои рассуждения, для потомства в свитке запечатленные.

Санги Бо засмеялся, до икоты довольный, что ему удалось утереть нос самому Зиэлю, ибо сие – почти невозможное достижение для смертного.

Ухмыльнулся и Зиэль, которому показалось забавным столь ясное и наглядное подтверждение его собственных мыслей об относительности истин людских.

– Да подавись ты, и рассуждениями, и свитками, и самою истиной. А ну как через денек-другой не останется на Земле человеческого потомства, годного к воспроизведению? И жди тогда, покамест цуцыри читать научатся! А, Санги?

Санги Бо вместо ответа развел руками и подлил себе из котелка в кубок бурлящую розоватую жидкость.

– Что молчишь? Кстати, как считаешь: правильно я сделал, что Лину не показался? Мне, признаться, было завидно смотреть на вашу взаимную радость. Я ведь ему тоже не чужой!

– Правильно ты все сделал, Зиэль, совершенно правильно: зачем лишний раз мальчишке ум бередить?

– Вот и я так посчитал. Говорят, он в неплохого колдуна вырос, твоими чаяниями?

– Кое-какие способности есть, – осторожно откликнулся Снег, почему-то совсем не польщенный похвалами Зиэля.

– Еще бы, при такой-то умелой матушке, да с таким наставником… Я, грешным делом, удвоил против обычного магический панцирь, именно для того, чтобы ни он, ни его зверушки меня не обнаружили.

– Угу. А Гвоздик-то учуял.

Зиэль поперхнулся своей порцией взвара, затем сморщился и вылил остатки на землю.

– Ну и гадость же ты пьешь! С чего ты взял, что охи-охи меня учуял?.. Погоди, бороду протру, а то она вся на лысо вылезет от твоего варева…

– С того и взял, что он подошел и опрыскал тебя, пометил. Как доброго знакомого.

– Что ты врешь, выдурь старый! Где это он меня пометил???

– Не тебя, а когда ты камнем был.

– Все равно врешь! Не мог он меня коснуться, ни сам, ни отходами своими. Ни даже дыханием, чтобы ты знал! Вот за что я вас, людишек, и не люблю: всегда норовят гадость ближнему смастерить, и сказать, и сделать… и карман изнутри пометить – только подставь!

Зиэль несколько мгновений уничтожающе смотрел на хохочущего Санги Бо, потом встал и подошел к небольшому кусту ракиты. Стоило ему прикоснуться к ближайшей из веток – а это уже не куст: здоровенный конь, оседланный и взнузданный, мастью – серый в яблоках.

– Выпью-ка я винца, вместо того, чтобы порубить на мелкие куски некоего старца, выжившего из ума весельчака, – сообщил Зиэль коню и вынул из седельной сумки небольшой узкий кувшин.