Роберт Асприн: За короля и отечество

— Успокойся, сынок. — Огилви сжал его плечо мозолистой, перепачканной в саже рукой. — Ты не можешь винить себя за какого-то маньяка-самоубийцу. Они взорвали с полдюжины таких же бомб. Направили их в толпы католиков, оставив водителям считанные секунды, чтобы унести свою задницу. И остановить их невозможно. Ты уж поверь, мы пытались. Даже если бы ты застрелил водителя, бомба стояла на таймере, и обезвредить ее ты бы не успел.

По идее, эта новость должна была бы утешить Стирлинга, но перед глазами его все еще стоял Мёрдок, врезающийся спиной в машину, дома, обрушивающиеся на мостовую, хороня под грудой кирпича и черепицы тех, кто мог остаться в живых после самого взрыва. Может, и прав был Бэлфур: раздолбать весь этот чертов город до основания, и делу конец — в свете-то последних зверств протестантских террористов. Стирлинг и не думал прежде, что ненависть ИРА к оранжистам вообще может быть так ему понятна. И ведь он не мог сказать, что ИРА лучше. Конечно, католики не поджигали протестантские кварталы так, как поступали этот боевики-оранжисты с католическими. Они предпочитали взрывать людные магазины и пабы, казармы британских военных, пропускные пункты и полицейские участки, казнить видных протестантских политиков, членов правительства или королевской семьи. Хуже всего, Стирлинг не видел никакого выхода из этой ситуации. Во всяком случае, пока обе стороны категорически требовали от противной стороны полной капитуляции и выполнения заведомо неприемлемых требований. Ему даже страшно стало, такую бездонную пустоту ощутил он в груди.

Огилви снова стиснул его плечо.

— Ты пока отдыхай, Стирлинг. Мы поговорим еще, когда ты оправишься немного. Врачи о тебе позаботятся.

— Да, сэр, — пробормотал он. Пустота внутри не исчезала.

Врач еще продолжал бубнить что-то насчет его ранений, но он уже уснул.

Покачивание вагона и перестук колес, возможно, убаюкали бы Стирлинга, если бы не тупая боль в запястье и колене, напоминавшая о себе на каждом рельсовом стыке. Первые полчаса, как поезд отошел от вокзала, он сидел, напряженно вытянувшись, но потом плюнул на выправку и просто пытался найти наименее болезненную позу. Купленную в Лондоне газету он вскоре отложил в сторону, несмотря на статьи о продолжающихся волнениях в Северной Ирландии и о чудовищном извержении вулкана Кракатау в середине шестого века, которое больше чем на десятилетие нарушило климатический режим планеты, что, в свою очередь, привело к неурожаям, массовым переселениям народов и эпидемии чумы в Европе и Британии, даже к бунтам в Ирландии. Автор договорился в своей статье до того, что объявил извержение причиной развала европейской цивилизации в Темные Века и даже поражения бриттов под предводительством короля Артура от рук саксонских захватчиков.

Говоря просто, события 538 года мало волновали его, пока тело терзала боль от ран, полученных в войне, в которой ему, по-хорошему, и участвовать-то не стоило. С момента выписки из больницы он одолел немалое расстояние. Из Белфаста в Блэкпул на военном транспортном самолете, оттуда на поезде через Манчестер и Дербишир в Лондон, где целая армия хирургов еще раз поколдовала над его коленом, потом снова на поезде из Лондона в Йорк и дальше, на север, к месту нового назначения, которого он не слишком-то желал. Собственно, единственной положительной стороной новой работы, на которую послал его Огилви в первый день после выписки из лондонской больницы, было ее географическое местоположение.

Тревор Стирлинг не был дома четыре года.

Он и не представлял, как не хватало ему этого унылого шотландского пейзажа, пока поезд не миновал южной границы предгорий и за окном вагона не показался Эдинбург. Золотой послеполуденный свет лился на холмы Лотианз и Пентленд. Надвигалась гроза, и тяжелые тучи нависли уже над Троном Артура, горой, до боли знакомый силуэт которой виднелся за холмом Кэлтон. А в самом центре Старого Города четко обрисовался силуэт Королевской Мили — скалы, на которой стояли дворец Холируд-Хаус и Эдинбургский замок. Поезд прогрохотал по мосту через Фирт-ов-Форт; гроза уже скрыла из вида почти все, кроме далеких горных вершин.

Стирлинг откинулся на спинку кресла; в первый раз с начала долгой поездки из Лондона он почувствовал себя смертельно усталым. Переломанная в нескольких местах кисть ныла, собранное буквально по частям колено распухло и затекло. Собственно, ему еще предстояло несколько операций, чтобы вернуть его хоть к отдаленному подобию трудоспособности. Строевой службы ему не светило еще долго-долго, и он не знал, чего больше в его чувствах по этому поводу: досады или облегчения. Долгие дни бездействия в больнице оставили зияющие бреши в его самомнении. Да и каким выписался он из больницы: с тростью, сильной хромотой и гнетущим сознанием того, что армии от него теперь никакой пользы…