О`Санчес - Одна из стрел парфянских

Весть прикатилась издалека, из Купчино: оллы вяжут всех слепых и под них закошенных.

Видимо, у дознатчиков кончились версии и они пошли по второму кругу (два года назад тоже была поголовная чистка по Питеру, но старик тихо вернулся на свою прежнюю местность, что на Королевской улице, и нагло прожил там три месяца, снимая угол у новой хозяйки-дворничихи. Там его никто не искал, и, может быть, следовало рискнуть и… Но дерзость должна быть умеренной… А кроме того, дворничиха могла пригодиться…).

В тот же вечер старик опять вернулся на Королевскую. Еще через два дня похоронный микроавтобус был остановлен для досмотра на заставе в Автово.

Простоволосая и дряхлая, как сама смерть, старуха-мать тихо каркала над пожилой покойницей-дворничихой – любимой доченькой. Ауросканер показывал не совсем норму: бабка то ли обкурилась, то ли под ворожбой, и ее полагалось задержать и просканировать «в полный профиль». Как и всюду на заставах, старшим был олл, но он появлялся только под вечер. Прапор, долгим усердием «выслуживший двоечку», был опытен и знал, что при полном профиле накроется его обед и послеобеденные картишки. Ладно, пусть едет в свой крематорий, а на обратном пути они ее тряхнут как положено. Старуха обратно не вернулась. Водитель «похоронки» сказал, что оставил ее там, на месте. Следовало доложить по команде и писать подробный рапорт… но… Свидетель, видевший показания сканера, только один, он сам. Если оллы допросят впрямую – конец, казнят и не дослушают оправданий. Не допросят – все замажется, подумаешь, может она и сама умерла в том же крематории… Надо молчать: рисковать не привыкать, риск дело благородное (Откуда ему было знать, что настоящий риск был бы, затей он задержание старухи).

А земная Империя оллов продолжала жить, работала государственная машина, собирались налоги, рождались дети – и у землян, и у оллов, все было как всегда в последние столетия.

Жизнь Императора не то чтобы не омрачалась заботами, но они не выходили за рамки обычных государственных и семейных проблем, именно для этого и работал государственный механизм: не должно быть потрясений и катастроф, все остальное – в руках Императора и судьбы. Со Стефании Лары никто не снимал ее долгов по текущим оперативным делам, но дело «Гром», в выжимках, всегда лежало у нее на столе, а полностью – уже занимало целый шкаф и распухало с каждым месяцем, с каждым годом. Да, интересное дело, ничего уж такого особенно угрожающего, а все же червячок тревоги живет в ее душе…

До брянских лесов старик добрался поздней осенью, когда пожухлые листья, сбитые холодными дождями на землю, уже почернели и успели окаменеть под заморозками, но все еще томились скукой в ожидании первого снега, который, наконец, избавит их от созерцания пустых деревьев и унылого неба. Там, в лесах, ему посчастливилось разыскать скит кришнаитов, несгибаемых сектантов, сохранивших свои заблуждения в первозданной чистоте. Было их немного – два десятка пожилых людей, преимущественно женщин, две молодых девахи, один мужчина лет тридцати, четверо детей, от восьми до пятнадцати лет. Из животных – стадо коз, которых есть было нельзя, а доить можно. Почему так – старик решительно не мог понять, хотя ему и объясняли. Здесь было безопасно: кришнаиты ни разу не сделали попытки убить его, или хотя бы ограбить и он прожил с ними до весны. Он подозревал, что они предпочли бы умереть от недоедания в эту лютую зиму, но ни словом, ни жестом не намекнули бы о том, что он для них – лишний рот. Однако у старика было достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть их издержки, и он не скупился. Кришнаиты знали толк в покупках, и одна из монашек, помоложе, переодевалась в мирское и раз в неделю ходила до самого Брянска за продуктами и лекарствами. Старик понимал жизнь и приличия, без колебаний тряс мошной, и зиму прожили сносно. А в мае, когда зелень раньше обычного заполнила собою простреливаемое и просматриваемое пространство, старик ушел от них, не прощаясь и не сожалея, – да и о нем никто не сожалел.

Душен был июль и дождлив. Сердце щемило у старика – постоянно, разве что вечером поменьше, а утром и ночью – побольше, легкие горели липким кашлем; только и хорошего, что кости не зябли. Ноги в суставах скрипели, как несмазанные, а все же позволяли ему проходить каждый день по пятнадцать километров.

Шел он без карты, по приметам, которые помнил еще с позапрошлого века, по инструкциям, полученным когда-то от сатанистов, по собственному чутью, все подсказывало ему – правильно идет.