Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Я перелетел через борт и шлепнулся, больно ударившись, на дно машины. Я стер рукавом слезы, сопнул носом и сказал, глядя на плотно зашнурованные черные ботинки Вана:

– Спасибо, Ван.

– Ван – это для Александра Петровича, а для тебя…Ван-цзи-вей. Вопросы?

Я поднял голову.

Ван-цзи-вей смотрел на меня сверху вниз так, как смотрят на того, кого собираются ударить.

И я испугался.

– Спасибо, Ван-цзи-вей, – покорно ответил я, – спасибо вам большое…

Я поднялся и уселся на скамеечку, тянущуюся вдоль кузова, напротив пятерых парней.

Ван вернулся на свое место.

– Джек, – сказал я, – Джек Никольс.

Парни молчали.

Один из них сплюнул и, глядя мимо меня, ответил на мое обращение:

– Познакомимся в процессе работы. Пока отдыхай…

Я понял, что эти пятеро ненавидят меня, и закрыл глаза.

Грузовик тронулся с места, но я не разлепил глаз. Мне было хорошо сидеть вот так, в полной тьме, проваливаться то в сон, то в явь… Меня знобило. И все равно было хорошо… с закрытыми глазами.

Иногда я слышал, что говорили сидевший напротив меня парни, иногда я слышал что-то другое, например, плеск моря или свист вьюги.

Мне было плевать. Я не прислушивался, и хоть не прислушивался, но слышал. Странное дело, мне было не стыдно слышать все то, что говорили обо мне парни. Видно, я уж чересчур устал и нанервничался.

– …А Петрович в труповозах…

– Ну так. Это, блин, жизнь такая. В ней ни черта справедливости нет. Я давно понял…

– У, дрыхнет, гляди, как сынок дрыхнет…

– Ничего, пусть отсыпается. Мамочка уйдет – я его к Костроме поставлю. Он у меня ни одной ночки не поспит, ни одной! Все банки, склянки перемоет…

– Да ты на это чудо посмотри…Это же чмо. От такое рыло наел на маминых пирожках. Он же все склянки перебьет, а отвечать Костроме…

– Ничего он не перебьет. Первую чашку кокнет, я его…

– Он Сане настучит…

– Не… я этих сынков знаю – не настучит. Гордость не позволит. Их же мамы с папами учили: ябедничать нехорошо.

Я открыл глаза. Парни смотрели на меня с той смесью недоуменной брезгливости и веселой ненависти, с какой смотрят на мелкую гадину перед тем, как ее раздавить.

Эта ночь… Вчера я ненавидел дракона, а сейчас я начинал ненавидеть людей.

Почему должна гибнуть Мэлори, умная, добрая, веселая Мэлори, а не эти скоты? Пусть бы их жрал дракон, планете было бы лучше.

– Нет, нет, – успокаивал я себя, – так думать нельзя… думать так – скверно, стыдно, они такие из-за дракона, из-за него их загоняют в подземелье, в драконовы тоннели, а не помещают в нормальные исправительные или лечебные учреждения. Они же все больные, душевнобольные, они же психи… Разве может нормальный человек с нормальной психикой с таким наслаждением издеваться над себе подобными?.. Их надо жалеть и лечить, а не ненавидеть и проклинать…

– Эй, сынок, приехали… подымайся!

Меня дернули за рукав.

Машина стояла во дворике, вернее сказать, в округлом тупичке.

Стены тупичка были облупившиеся, со многими потеками от сырости, и напоминали стены замшелых подворотен, где стоят бачки с мусором, а веснами сладострастно орут неприкаянные бездомные коты и кошки.

Зато двери в стенах, вернее, в одной округлой стене, были что надо. Их было штук семь, и казалось, что каждая дверь выполнена по индивидуальному проекту.

Здесь были: массивная дубовая дверь с двумя тяжелыми чугунными накладками, и плоская стальная дверь, без выкрутасов, напоминавшая дверцу сейфа, и небольшая замухрышистая дверь с огромным амбарным замком – дверь чулана что ли, и две воротообразные створки будто гигантского шкафа, изукрашенные резьбой, и стеклянная дверь, толщину которой помогал понять врезанный в стекло железный замок (во тьме за стеклом, в падающем из тупичка неровном свете виднелись столы с громоздящимися на них приборами), и дверь, склепанная из толстых металлических брусьев – попросту дверь-решетка, и плоский черный, каменный створ, наподобие железного занавеса в театре, перегораживающий вход в одно из помещений тупичка.

Мы спрыгнули из кузова. Спросонья я прыгнул неудачно и чуть не упал.

Ван, спрыгнувший первым, поддержал меня за руку.

– Устал, мальчик, – подмигнул Ван Александру Петровичу, роющемуся в карманах, – намаялся…

– А? – не слушая, полуспросил Александр Петрович. – Ага.

Он извлек небольшой плоский ключик, подошел к каменной двери, сначала колупнул стену рядом с камнем ногтем, и когда – щелк! – открылся-обнаружился замок, повертел в этом замке ключиком.