Татьяна Тихонова - Дьюри

— Как с гуся вода, — смеялась я, выглядывая с чердака, когда вновь начинался дождь, и мы с геммой сидели там, пережидая его.

А гемма удивленно спрашивал:

— Какой такой гуся?..

Потом Ос громко звал нас к столу. И мы отправлялись обедать.

Мальчик деловито собирал на стол, сидя на своей кровати и качая короткими ножками. Хрупкие его руки взлетали и опускались, раздавая команды кастрюлькам, чайнику, чашкам… Иногда чашки падали и разбивались… Он тут же лихо их сметал под кровать, словно ничего и не случилось…

Горячий суп с зайчатиной исходил парком, хлебные лепешки горкой лежали посреди стола… Сидеть у печки было жарко. И Ос, раскрасневшийся, протягивал руку со своего стула возле окна, на который он с трудом перебирался, и распахивал створки. Влажный лесной воздух шевелил легкую занавеску. А гемма Лой говорил каждый раз одно и тоже:

— Оська, сорванец… Заболеешь.

Ос смеялся, но окно притворял…

А вечером третьего дня гемма, выметая из-под кровати осколки чашек, озадаченно проворчал, что чашки в этом доме никак не приживаются…

И достал большой железный таз, полный кусков голубоватой глины.

Его быстрые, смуглые руки, смоченные в воде, ласково поглаживая бесформенный комок глины, принялись крутить его… Через пару мгновений, пока я с удовольствием наблюдала за ним, глина превратилась в глубокую миску… Скатав тонкую колбаску, гемма ловко прикрепил ручку к миске, из мисы получилась славная увесистая кружка… В следующий раз колбаска получилась слишком длинной, тогда гемма разорвал ее пополам, и у следующей кружки появилось две ручки…

Я же, подтащив упиравшегося Оську к тазу, тоже забралась по локоть в теплую вязкую массу. Ос лишь бубнил и ехидно посмеивался над моими мучениями, видя, как мои неумелые руки неловко пытаются крутить глину, одновременно делая выемку в ней… Слепив пару кривобоких кружек, чтобы вроде как внести свой вклад, я с чувством исполненного долга принялась за оленя. Первого моего зверика добрый гемма Лой похвалил:

— Славный зайчишко…

Ос же вынести этого уже не мог, и хохотал, не щадя мое покрасневшее самолюбие. Однако, вскоре и сам забрался руками в таз, и некоторое время его было не слыхать.

Уже составляя готовые кружки в печь, я заметила, что Оська сует туда же с краю маленького глиняного ардагана. На спине крылатого коня сидел всадник в плаще. И Оська посмотрел на меня.

Не знаю, как вышло это у меня, может быть, мне сильно захотелось, чтобы случилось так, только когда я коснулась маленького коника, он шевельнул крыльями и мотнул упрямо мордой.

И Оська засмеялся. Тонкие пальчики его рук быстро взметнулись как крылья, и коник с маленьким важным всадником полетел…

А у меня перед глазами стоял Милькин олененок, бегающий по столу… Как они были непохожи и как похожи одновременно… Дети, растущие во время войны… Дети с недетским взглядом…

Иногда мне казалось, что время остановилось на этой опушке леса. Жизнь здесь текла размеренно. Малочисленные жители, в большинстве своем старики, редко появлялись на улице. И лишь иногда увидишь, как за пожилым уллой плывет по воздуху мешок или узкогорлый кувшин с водой, или за женщиной, возвращающейся из хлебной лавки, тянется ряд покупок, свертков…

И я снова начинала скучать, и вновь уходила в лес. А может быть, это тианайка бередила мне душу своей вольной, бродячей сутью? Ее последняя песня часто снилась мне во сне и словно звала куда-то…

И как-то Ос, хмуро наблюдавший, как я собираюсь, со своей кровати вдруг сказал:

— Вот встретится тебе зет триста пятьдесят один, тогда передумаешь в лес одна ходить…

Я озадаченно посмотрела на мальчишку. Опять издевается? Нет… Ос сидел, обхватив худые коленки тонкими ручками и упершись подбородком в них, исподлобья смотрел на меня.

— Тебе — прогулочки, а мы беспокойся тут за тебя… — добавил он как-то очень по-взрослому.

Я перевела взгляд на гемму Лоя. Тот улыбнулся и, кивнув головой, словно говоря, что, мол, иди, не беспокойся ни о чем, ответил Осу:

— А мы с тобой, Ос, ждать будем О… Легко возвращаться, сынок, когда тебя кто-нибудь ждет.

Я же спросила Оса:

— Что же это за страшилка такая, Ос, зет триста пятьдесят один? Название у нее больно странное, как у машины какой-нибудь… — добавила я, посмотрев на гемму.

— Ошкуровская штуковина… — ответил улла, — иногда их подолгу не видать, а то как повылазят отовсюду…

— Железная сороконожка! — Ос выпрямился, глаза его загорелись, — я видел, как от одной отделяется еще одна, и еще, и еще!.. Их множество, где сороконожка проползет по живому, там будет кровь… А еще они плюются огнем!