Татьяна Тихонова - Дьюри

А война, оказывается, и не думала прекращаться. И Харзиен как-то грустно рассмеялся в ответ на мой наивный вопрос, почему же не окончилась война, если Ошкур закрыт…

— Да, Ошкур закрыт, но ведь те ошкурцы, которые были здесь, никуда не исчезли, — ответил он, — и к тому же — война начата не ими. А ивенгами, убившими моего отца и мать… Теперь же они, ивенги, ошкурцы, прибившиеся к ним, и ланваальдцы, злобствуют, отыскивая и убивая тех, кто еще выжил из дьюри и уллов…

Вспоминая этот разговор сейчас, я с болью понимала, что исчезает мой дьюри неспроста. И тревога начинала грызть меня изнутри… И вновь я собиралась и уходила в лес. Здесь в четырех стенах маленького дома мне становилось вдруг тяжело дышать, хотелось вырваться и остаться одной, и просто идти и идти, и молчать…

С каждым разом я уходила все дальше, следуя узенькими, еле приметными тропками жителей деревни.

Отыскала и их родник, где вода выбивалась из каменистой стены неглубокого оврага, стекала в большую, выложенную из камней купель, и падала с почти метровой высоты из нее на землю, образуя озерко…

А однажды забрела очень далеко и поняла, что не знаю, как вернуться…

Тропинка здесь сворачивала вправо. Вниз уходил глубокий овраг, заросший высокими деревьями. А в нише, вырубленной в кустах, на небольшом круглом камне стояла маленькая статуэтка. Женщина, тщательно вылепленная из белой глины, закутанная с головой в светлое покрывало, как индианка в сари, протягивала свои ручки ладонями вверх. Ее приветливое лицо, раскрашенное как у куклы, было обращено ко мне.

На камне лежали разные камешки, бусы, стрелы, букетики засохших цветов, детская игрушка — глиняная свистулька-птичка…

И вдруг чья-то рука протянулась из-за моей спины к камню и положила на него колоски то ли пшеницы, то ли ржи.

Я оглянулась. Старая женщина небольшого росточка с любопытством взглянула на меня. Седые волосы ее были подобраны в гладкий пучок. Серый, выцветший от времени, вымокший от сырой травы плащ, скрывал ее всю. Приблизившись к камню со статуей, она убрала засохшие цветы и двумя руками бережно взялась за руку своей богини. Так она стояла некоторое время, немного наклонившись к ней…

Я же, стараясь не нарушить глубокую тишину леса и таинство этой минуты для незнакомой мне женщины, отошла. И хотела уже уйти, как услышала ее оклик.

— Это ты живешь у старого Лоя?

Обернувшись, я улыбнулась и пожала плечами:

— Я. Здравствуйте…

Она же ничего больше не сказала. Лишь кивнула головой. И пошла совсем в другую сторону. И вроде смотрела я ей вслед, но так и не поняла, как она исчезла буквально через мгновение из глаз.

А я вдруг вспомнила, что так и не знаю, куда идти, и пожалела, что не спросила.

"Лессо, добрая душа, — прошептала я, — опять мне твое заклинание-компас пригодилось, что бы я делала без тебя… "

В последнее время я все чаще обращалась к ней за помощью, что-то уже помнила на память, а что-то узнавала вновь.

Умершая красавица-тианайка словно вела меня, она заставляла чувствовать то, что раньше было недоступно — увидеть за шевельнувшейся веткой убегавшую белку, в траве слышать шорох ползущей невдалеке змеи, почувствовать взгляд и понять, чей он… посмотреть на человека и осознать, что он такое.

Так случилось и сейчас. Возвращаясь к деревне, я вновь и вновь вспоминала встречу у маленькой глиняной богини. И у меня было чувство, что сегодня я встретилась с кем-то очень добрым и мудрым, с тем, кто будет очень много значить для меня скоро.

Дни шли, а Харзиен все не появлялся. Каждый раз, возвращаясь домой, как я уже привычно стала называть дом геммы, мое сердце замирало на какой-то миг… Но где-то внутри меня сидел кто-то, который холодно говорил глупому сердцу, что не стоит попусту трепыхаться — дьюри сегодня не придет. А я не хотела слушать дальше этот холодный голос ненужного мне сейчас знания. Я просто боялась услышать страшное…

И старалась заняться чем-нибудь, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Но по дому работы было мало, толку в других делах от меня не было, и я только мешала гемме Лою.

Однако, в короткие перерывы, когда дождь переставал моросить, старый улла принимался чинить крышу своего маленького дома. И тогда я забиралась на чердак и подавала охапки разложенной здесь для сушки длинной травы сушеницы, как называл ее Лой. А он сидел на крыше, на деревянном коньке, связывал ее и укладывал ровные вязанки на крыше. Трава эта была шершавая, и вода скатывалась по ней, совсем не смачивая…