Stashe - Пустоцвет. Танцующие в огне

— Мэрис. Он ведь не малыш. Ты сможешь запрещать ему еще несколько лет, но что потом? Я потеряла его младенцем и едва пережила. А что случится с тобой, если потеряешь взрослого сына? Он достаточно сильный. Дай ему самостоятельно сделать выбор.

— Нет, — Мэрис поднялся, — ты стала самым большим моим разочарованием.

— А ты стал моим другом, — тихо ответила Сташи.

— Я не понимаю тебя. Никогда не мог понять.

— Клаас отравил меня. Два года исчезли из памяти. Я не помню нашей встречи, слов, как ушла, беременности, родов, первых месяцев жизни Мариса. Спасая жизнь нашему ребенку, я отправила его в другой мир. Я так боялась за него, что спрятала слишком хорошо. Как бы мне пришло в голову искать его у тебя, если не помнила, что произошло тогда между нами? Когда хотела попасть в твой мир позже, ты отказался принимать, а я была слишком измучена, чтобы спорить или спрашивать почему.

— Ненавижу тебя, — с горечью произнес Мэрис, — Ты появилась ночью. Дрожала, взгляд показался мне совершенно безумным. Две недели просидела, забившись в угол, смотрела перед собой и ничего не произносила, ни звука. Потом, когда я решил отвести тебя в мир-дом, к друзьям, к Лакааону, накануне перехода пришла в мою комнату. Я не мог понять, чего ты ищешь. Заботы, защиты, любви? Да только, разве такие знают, что такое любовь? Но тогда, ты приходила. Каждую ночь. Я поверил. А ты исчезла. Как всегда делала до этого. Просто ушла. Если бы кто-то другой… но то была ты. А потом ребенок. Я понял, что мы вычеркнуты из твоей жизни. Одиночкам не нужны спутники в путешествии. Я поклялся, что не стану искать встреч и объяснений. Отказался увидится с тобой. Ты сделала королевский подарок на прощанье. Поэтому, получила прощение.

— Пошел ты, — глаза Сташи стали похожи на расплавленное железо, — нужно мне твое прощение! Самовлюбленный, эгоистичный трус! Я искала годами, а ты из-за своей глупой обиды лишил меня сына.

Мэрис отшвырнул стул в сторону и угрожающе двинулся к ней.

Его сын приоткрыл дверь и с интересом наблюдал за отцом. Порыв холодного ветра заставил сделать шаг вперед. Дверь громко хлопнула, и родители посмотрели в сторону входа.

— Там что-то страшное творится. Я замерз. Ливень ужасный.

Мэрис остановился и долго смотрел в глаза Сташи.

— Ливень? — переспросил он.

— Да. Такое впечатление, что хляби небесные разверзлись, и начался потоп.

Охотник медленно подошел к Сташи и неожиданно улыбнулся.

— Плачешь? — затем повернулся спиной и, не говоря больше ни слова, покинул дом.

— Он не спросил даже, перед тем как войти. Вы поговорили? Я не уйду.

— Ты знаешь, что сильнее ненависти, Марис?

Она проснулась ночью. Села резко, обхватила себя руками за плечи и начала медленно раскачиваться. 'Мама… душа твоя где-то там, чередой бесконечных воплощений идет по дороге бессмертия. Теперь я точно знаю, почему ты была так жестока со мной. Почему никогда не слышала я слова любви из твоих уст, почему потеряла. Любовь. Сильнее ненависти только любовь. Когда ты поняла, что не можешь бороться с ней, то предопределила свою судьбу. Много лет назад, когда я едва не сгорела в пожаре. Мама, ты защищала меня. Хотела, чтобы я смогла стать большим, нежели вампир, большим, чем человек. Это так тяжело бороться с условностями обеих миров. Ты любила меня. Поэтому и поступала так. Я знаю, что хотела сказать Нарьяна, умирая'.

В темноте послышались шаги. Марис сел на кровать рядом и обнял, притянув к себе. У него теплые, сильные руки. Он совсем взрослый.

— Мама, — тихим шелестом в тишине, — я останусь. Я тебя люблю.

Сташи любила море. Оно еще тогда, когда гостила у Тхата, произвело на нее незабываемое впечатление. Странная магия завораживающего пространства, туманов и холодной водяной пыли. Небо почти всегда закрыто тучами, порывистый ветер едва не сбивает с ног, а волны неистово вгрызаются в берег, разбрасывая каменную крошку. Но оно все равно ее.

Иногда море успокаивалось. Тогда пенные барашки ластились, облизывали берег, накатываясь едва слышно, с легким шепотом. Теребили неловко гальку, создавая равномерный непрерывный треск. Музыка природы становилась мелодичной, уже не рокочущей, а скорее плачущей, как свирель. Сташи садилась на берегу, подтягивала колени к груди и, обхватив их руками, смотрела вдаль. Там, где небо соприкасалось с водой, пролегала тонкая серебристо-серая полоса. Это небо и вода отражались друг в друге, добирая свинцовую серость или лазоревую глубину. Над ней пробегали лохматые тучи и очень редко, в минуты, когда Сташи испытывала почти что умиротворение, пушистые, взбитые пенной шапкой облака.