Катерина Шишканова: Призрачная

— Скоро твоей сестре рожать? — неожиданно для себя самой поинтересовалась я.

— В конце зимы, а что? — Вета задумчиво уставилась в дверь, следуя моему примеру.

— Она может… очень тяжело рожать, — я выругала саму себя за трусость, но ничего не могла с этим поделать: слишком свежими в памяти были воспоминания моей прошлой попытки вмешаться и открыть людям правду.

Вета недоумённо посмотрела на меня.

— С чего ты взяла?

— Ну…

— А вообще-то ты права. И старый Климент всё бубнит, что Веле нужно отдохнуть и вылежаться. Ему форма её пуза не нравится и положение ребёнка. И вообще она слишком много работает, всё старается сделать сама, показать, что сильная и со всем сможет справиться — только непонятно, кому она это всё доказывает. Я и так это всегда знала. И Лев знает, и Антоний, и даже граф…

Дверь скрипнула, в узенькую щель просочилась Дева, воровато оглядываясь по сторонам. Мы вперились в неё нетерпеливыми взглядами двух гадюк, поджидающих на тропинке нерасторопного путника. Девчонка смущённо замялась на пороге.

— Ну, принесла? — нетерпеливо начала Вета.

Дева утвердительно кивнула, от чего моё сердце подпрыгнула до потолка и сделало сальто. Замечательно! — хоть раз по-божески поем. Большой ломоть ржаного хлеба перекочевал из рукава немой и прямиком отправился ко мне в трясущиеся ручонки. Тут же Велета из-за пазухи достала кусок кровянки и пришлёпнула хлеб сверху. Мы разработали этот коварный план час назад, когда я с изумлением отметила, что мой желудок недовольно урчит при мысли о бульоне. Мои органы пищеварения требовали чего-нибудь серьёзней водички с запахом курятины и Вета, сжалившись, решила раздобыть мне колбасы. На глаза нам попалась Дева, изъявившая готовность помочь, чем мы бессовестно и воспользовались, заставив уворовать мне хлеб (очень сложная миссия, если учесть, что хлеб всегда находился перед носом разгневанной сегодня бабы Хвени).

— Жуй, только не вдавись, — милостиво разрешила Велета, с умилением наблюдающая за процессом поглощения бутерброда.

… Прошло три месяца с тех пор, как умер старик. Он так и не сумел вдолбить в свою подопечную главного: толпа — опасный зверь и никогда не стоит идти против неё, ибо нет силы, которая бы не согнулась пред ней и нет человека, которого бы она не сломала. Полоумный отшельник, под конец решивший всё-таки вернуться к нормальной жизни, так этого и не смог: он и его девчонка заняли пустующую лачугу на краю села, завели хозяйство, вскопали огород, но местные всё равно их чурались. Было что-то непривычное в этих людях — святом старце и байстрючке, десять с лишним лет живущих вместе. Его боялись. За непонятные слова, которые он обычно бормотал себе под нос, за вспышки пророчеств, иногда вылетавших с уст помимо его воли, за те годы, что он прожил вдали от людских поселений в полудиком, в полубесноватом состоянии. Говорят, такие люди познают не только волю Господа, но и бездну Ада…

Её презирали. За развратную мать, нагулявшую когда-то дочку, за вечно напуганный настороженный взгляд, за красоту, за недоступность… За тот год, что они с отшельником прожили в Приграничье, мало кто мог похвастаться тем, что хоть слышал звук её голоса. Хромоногая девчонка была диким зверьком, однажды исцарапавшим паренька, в шутку предложившего уединиться в придорожных кустах. Её обходили стороной, а некоторые особо впечатлительные старались скрутить в кармане кукиш, подозревая в ней ведьму.

Но вот наступил день, когда его не стало. Всё село затаило дыхание внимательно наблюдая за девчонкой. А она всё молчала. Молча натаскала из лесу сухих дров, устроив за домом импровизированную лежанку, молча вытащила из дома сухонькое тельце отшельника — отмытое и переодетое — положила на хворост, молча помолилась и запалила.

— Сие от Дьявола, — зашептались одни.

— Не по-людски, — подхватили другие.

— Ведьма она, — заключили третьи.

— И нога у ней кривая, — поддержали все остальные.

И все затаились, ожидая, когда же ведьмовские наклонности возьмут над молодкой верх. Но проходила неделя, другая, а хибара на окраине не менялась — из неё не доносились потусторонние звуки, не слышались шабашные песни и из трубы по ночам никто на метле не вылетал. Всё успокоилось… Пока однажды сельский голова не обвинил её в смерти своего сына. Никто и слушать не стал слабых заверений ведьмы в том, что убиенный хотел над ней надругаться. Сама соблазнила очами своими бесстыжими да речами ласковыми, а когда расплатиться отказался — топором прирубала! Толпа превратилась в зверя. Её хижинку снесли, выколупывая из неё пытавшуюся скрыться от правосудия мерзавку. Огород вытоптали, козу задрал чей-то овчар, кур разобрали шустрые соседи, а девчонку поколотили, связали руки и оставили на стражников. А сами принялись устанавливать небольшой хлипкий помост, к которому всё село в упоении предстоящим мероприятием стаскивало хворост…