Ника Созонова - Никотиновая баллада

— И куда мы отправимся?

— Ну, не знаю… — Он склонил голову, отогревая пунцовое ухо о воротник и обаятельно моргая. — Может, к тебе?

Его наглость была абсолютно безаппеляционной и оттого обезоруживающей.

Вообще-то, я никого не приглашаю к себе домой. Знаю, что Мик будет неуютно себя чувствовать в присутствии других — живых. Но сейчас он дуется непонятно на что, и если стадия равнодушия, в которой он пребывает, перерастет в стадию гнева, будет только лучше. Пусть мне достанется по первое число — выносить его молчание не в пример тяжелее.

Дверь в свою комнату я распахнула с максимально жизнерадостным выражением на физиономии. Гаврик вошел следом, улыбаясь пьяной улыбкой.

— А у тебя тут уютненько…

Скинув ботинки, он забрался в кресло и нагло протянул замерзшие ноги к батарее отопления. А я смотрела на застывшую фигуру на подоконнике. Видимо, с головой у меня очень и очень не в порядке, потому что только сейчас — ТОЛЬКО СЕЙЧАС — я сообразила, что привела в дом брата Мика.

Я ждала любой реакции, абсолютно любой — от шока до проклятий, от проникновенных слез, до хлопанья дверью. Но не того, что было: Мик не изменился в лице. Ни намека на удивление или гнев, или боль. То же равнодушие в глазах и безмятежно дымящаяся сигарета в переплетенных пальцах.

Впрочем, нет: приглядевшись, я заметила, что пальцы подрагивают — отчего дым струится зигзагами. А глаза полуприкрыты веками, и что там под ними — не разглядишь… Ну, и черт с ним! Хочется изображать апатию и вселенский покой — флаг в руки.

Я принесла из кухни заначенную бутылку водки. Налила себе и Гаврику. Хотелось напиться до полной потери рассудка, до беспамятства, до долгожданных пьяных слез, которые бы смочили мои изголодавшиеся по влаге веки.

— За новый, счастливый, радостный год! Чтоб в нем было больше света и тепла, чем в прошедшем, и меньше боли и разочарования!

Ничего более оригинального Гаврик родить не смог. Мы чокнулись и выпили, заедая огонь в глотке ледяными морозными мандаринами. Потом еще раз. Стало жарко. Но сладостное забытье не наступало.

Гаврик пожаловался на затекшие ноги и принялся бродить по комнате. Наткнувшись на мои холсты, прислоненные к стене, присвистнул:

— Ого! А ты, оказывается, художница, творческая личность! Можно взглянуть? — Не дожидаясь разрешения, вытащил один и поднес к свету. — А знаешь, неплохо. Очень неплохо… Только волосы у меня покороче будут, и выражение лица не такое мраморное. По крайней мере, я на это надеюсь.

'Потому что это не ты!' — хотелось мне завопить, но я сдержалась, пробормотав что-то насчет особого видения творца. Ну, какого черта он вытащил именно портрет Мика? Хотя, с другой стороны, немудрено: его портретов там немеряно, больше, чем чьих-либо еще.

— Пожалуйста, не надо там рыться!

Я подошла к нему, отстраненно подумав, что меня не слабо покачивает. Взяв за рукав, потянула обратно к столу. Гаврик не сопротивлялся. Он о чем-то задумался, погрузился в себя. Когда я хотела сесть на свое место, он не позволил, внезапно рухнув на колени, уткнувшись головой мне в живот и руками обхватив за ноги. Забормотал быстро-быстро, согревая пьяным дыханием мой пупок:

— Твоя картина, она такая странная, на ней не я, но тот, кем я хотел бы быть — но не удалось. Сломался, скатился… В нем, в том 'я', есть сила, есть мужество. Твоя картина мне словно ножом по горлу — откуда, как ты узнала?.. Вся моя жизнь — одно вонючее болото: наркотики, алкоголь, блядство… Я не могу уснуть, если не обдолбаюсь, не могу думать, жить, дышать на чистую голову. Позволь мне остаться у тебя! Подари мне шанс начать все сначала…

Мне было и противно, и жалко его. Он был так слаб, так ничтожен, так болен… Но я не смогла бы ему помочь. Ничем. Да и не хотела, честно говоря.

— Уходи. Я не могу помочь тебе. А тратить силы на пустые попытки вытащить тебя из болота, в которое ты сам себя засадил по маковку — не хочу. К тому же это спорный вопрос: кто из нас двоих барахтается в большем дерьме. Ты пьян, Гаврик. Иди домой, проспись, а потом сам налаживай свою жизнь. Пытаться изменить другого человека — все равно, что помогать лезть в замочную скважину. Можно либо вынести дверь на хрен — а у меня на это нет ни сил, ни желания — либо не стоит даже браться.

— А ты, оказывается, жестокая девочка, Натуссь, — он отстранился и расцепил руки.

— Я вообще редкостная тварь. Но, знаешь, мне абсолютно наплевать, что ты по этому поводу думаешь.

— Может, разрешишь хотя бы остаться на ночь? Ведь ты же рисовала меня — значит, чем-то я тебя зацепил. На улице холод собачий, а возвращаться в свой вонючий притон… Праздник все ж таки.