Пол Кемп - Рассвет ночи

Востиму захотелось еще раз окинуть взглядом вселенную, прежде чем приступить к завершающей части плана, — запомнить вещи такими, какими были они сейчас. Ведь скоро мир изменится навсегда.

Мысленно устремившись ввысь, маг простер щупальца своего сознания к самым дальним пределам, доступным для его заклинаний: к краю небес Торила, туда, где голубой купол соприкасался с бескрайней тьмой космоса. Глазами созданного им образа маг любовался открывшимся видом. Небеса разверзлись перед ним, словно челюсти неведомого гигантского чудища. И в этой бесконечности Востим видел доказательство вечности творения, совершенства математики движений и незначительности своего собственного существования.

Будучи одним из могущественнейших созданий во всей вселенной, здесь маг чувствовал себя незаметным и бессильным, словно песчинка на ветру. Осознание незначительности собственной жизни поражало Востима. Но, в конце концов, именно так все и было — ведь даже его грандиозные замыслы меркли в сравнении с безмятежным величием эфира.

Востиму нравилась такая бессмысленность любой жизни. Рядом с бесконечностью времени и пространства даже величайшее казалось ничтожным.

Жаркое солнце Торила, гигантские размеры которого не умаляло даже расстояние, нависало над миром, словно сверкающий глаз древнего чудовища. И хотя маг не видел яростных лучей светила, испускаемых во тьму космоса, он прекрасно знал, что даже самый слабый из них легко мог испепелить весь Медный город, обитель ифритов. Если бы Востим созерцал яростную сферу физическим зрением, а не с помощью мысленного образа, сияние ослепило бы мага, а кожа его обуглилась бы и стала такой же черной, как сам космос. Боль продлится лишь пару мучительных мгновений, прежде чем смертоносные лучи превратят тело в горстку иссохшей плоти. Даже мягкий свет звезд мог причинить вред физической оболочке мага, если бы тот не прибегнул к защитным заклинаниям еще тогда, когда обитал под землей. Прогрессирующая болезнь лишь усиливала непереносимость света. Еще в юности гитвирик потратил целые столетия на поиски заклинаний, которые помогли бы ему появляться на солнце, но тщетно. Востим не мог изменить собственную природу.

Но он мог изменить мир вокруг себя , хотя бы на время.

Детали плана уже выстроились в уме мага, логичные и точные, словно части сложного уравнения. Востим восхищался размахом собственных амбиций, уверенный, что сможет все исполнить. Да, он все исполнит.

Конечно же, маг лицезрел не только космические просторы. При помощи чародейства Востим мог принять любое обличье, не подвластное губительному действию света. Создав магический образ, он любовался солнцем. Те же способности даст ему Венец Пламени.

Но пока что все это слабо утешало чародея. Артефакт еще только предстояло добыть. Но он непременно увидит венец, сможет ощутить его тяжесть. А для этого нужно было оставаться на поверхности Торила. Мысль о земле пробудила в душе мага острое желание вновь ощутить на своем бледном лице порывы прохладного ветра.

Востим отбросил несвоевременные мечтания и вернулся к созерцанию.

В простиравшейся за солнцем бесконечности бисером рассыпались звезды и планеты, пронизывая кромешную тьму лучиками света. Какое-то время маг наблюдал за движением светил, неосознанно переводя их траектории в понятные лишь ему одному уравнения. Востим посмотрел на группу далеких планет и, используя целую библиотеку знаний, заключенных в его голове, вспомнил их массы, прецессии, продолжительность сезонов, афелий и перигелий. Упражнение это заставило мага улыбнуться, лишний раз доказав, что при помощи математики можно сделать хаос предсказуемым. Подобное упорядочивание было свойственно Востиму во всем. Своеобразная непреодолимая страсть делать мир более логичным.

Небесные тела всегда очаровывали его. Для непосвященного небо с поверхности Торила казалось настоящим океаном сверкающих огоньков, мешком, битком набитым звездами. Но Востим знал: то была лишь видимость. Все множество звезд во вселенной заполняло космос так же, как рыба заполняет океанские просторы.

Космос являл собой пустоту, вакуум, наполненный пылью и существами, которые даже не догадывались о собственной незначительности. Ирония бытия самого Востима заключалась в том, что благодаря его врожденной чувствительности к свету он мог любоваться вселенной лишь при помощи магического образа, сквозь пустую оболочку.