К Паркер - Синий и золотой

– Ты, – сказал он, поворачиваясь на стуле и бросая враждебный взгляд поверх очков (его драгоценнейшее и единственное имущество; он унаследовал их от отца, старшего лектора в Элписе перед Войной. У Астиага на самом деле идеальное зрение, несмотря на профессию, но он носит их, поскольку они позволяют ему выглядеть ученым). – Вообще я не удивлен. Ты кретин.

– Не против, если присяду? – улыбнулся я.

– Чего тебе надо? – он пожал плечами.

– Послание Фоке, – ответил я и он вздохнул.

– Скажи ему сам, – устало сказал он. – Ко мне уже приходили котелки.

– Конечно, приходили, – сказал я. – Извини насчет этого.

– Ничего, – ответил он. – В кувшине есть пиво, в буфете, скорей всего, немного сыра.

Астиаг практически живет на сыре; он получает его задешево из маслобойни на Канатке, но приходится обдирать зеленые части.

– Подозреваю, тебе еще и деньги нужны.

Я почувствовал себя виноватым.

– Я тебе с последнего раза должен.

– Да, – сказал он. – Могу дать два ангела, но и все.

– Спасибо. Ты можешь?..

Он покачал головой.

– Поговорить с ним – нет. – сказал он. – Написать письмо – да. Что ты хочешь, чтобы я ему передал?

Я ненадолго задумался.

– Ну, «извини» будет хорошим началом, – сказал я. – А потом «пожалуйста не ищи меня». И что это не сработало.

Астиаг нахмурился и поправил очки. Они продавили что-то вроде канавки на носу.

– Это правда? – спросил он.

– Конечно, правда, – ответил я. – Да ладно, никто не может превратить неблагородный металл в золото. Это невозможно.

– Но ведь…

– Это невозможно, – сказал я. – Вопреки всем моим уверениям в обратном. Так что скажи: «мне очень жаль насчет всей лжи и ложных надежд, а я уезжаю за границу, на неопределенное время. Как обычно, с лучшими пожеланиями, Салонин.»

Астиаг положил перо и посмотрел на меня.

– Ты его расколол, так ведь?

– Я только что сказал, что не…

– Не трынди мне, пожалуйста. Ты расколол его и теперь бежишь вместе с секретом, прежде чем Фока запрет тебя где-нибудь в башне, чтобы остаток жизни ты делал золото. Я тебя знаю, – продолжил он, игнорируя мои попытки протестовать, – знаешь, в глубине души у меня всегда было маленькое смутное подозрение, что однажды ты это сделаешь.

– Правда, я…

Он покачал головой в раздражении.

– Итак, – сказал он, – что это было? Sal draconis ? Virtus aurei в суспензии ртути?

– Не sal draconis , – с чувством сказал я.

– Хорошо, ладно. Дело в методе, так? Что-то по-настоящему очевидное в способе дистилляции…

– Это невозможно, Астиаг. Все это знают.

– Ладно, – вскричал он, – не говори. Но когда будешь отвратительно богат, в собственном дворце на Синих Холмах, раз в жизни сделай достойную вещь и пришли мне денег. Договорились?

– Если когда-нибудь до этого дойдет, – сказал я, – обещаю. Слово чести.

Он криво ухмыльнулся, откопал чистый лист бумаги и начал писать.

Я сел. Он написал с десяток слов – он левша, и меня всегда поражает, как он пишет – затем остановился и пожевал конец пера.

– Как движется диссертация? – спросил я.

– Отлично, – ответил он. – Какой-то месяц – и я закончу.

Я ему верю. Всегда верил. Другое дело, о каком месяце он говорит. Он написал еще с десяток слов, затем медленно повернулся и посмотрел на меня.

– Котелки сказали, что Евдоксия мертва, – сказал он.

– Это правда.

– Они сказали…

– Тоже правда.

Он уставился на меня; забыл смотреть поверх очков.

– Боже, Салонин, – сказал он. – Это…

– Это был несчастный случай.

– Ну конечно, это был чертов несчастный случай, – огрызнулся он, – даже ты не стал бы специально травить свою жену.

Он остановился. Он наткнулся на ужасный непроходимый барьер, к которому все мы подходим, когда пытаемся выразить искреннее сочувствие другу.

– Мне жаль.

Это было лучшее, что он смог. На самом деле, совсем неплохо.

– Мне тоже, – сказал я.

– Она всегда мне нравилась.

– Ты был от нее без ума, – усмехнулся я. – Когда вспоминаю, как ты выставлял себя на посмешище каждый раз, когда она приезжала в гости, в Элпис…

– Да, я понял, – он даже покраснел. – Я знал, мне ничего не светит.

– Нет, – сказал я, – не знал.

– Тебя она тоже не особо любила, – сказал он, а потом понял, что только что проскользнуло сквозь врата его зубов, и его лицо стало несчастным. Я улыбнулся, чтобы показать, что все в порядке. Это было не так, но он делал мне одолжение.

– Но ты ей нравился, – соврал я. – Не в том смысле, но ты ей нравился. Несколько раз мне говорила.