Алексей Корепанов - Круги рая

Через несколько мгновений она уже плакала в прихожей, заливая слезами мой комбинезон. В дверном проеме возник Зеленый.

— Проходи, прелестное создание, я почитаю тебе стихи.

Он исчез, сделав прилашающий жест, и я провел девушку в комнату. Зеленый принес еще одно кресло. Равнодушная села и, согнувшись, уткнулась лицом в колени.

— Это жестоко… Жестоко! — приглушенно стонала она. — Нужно было без предупреждения… Жестоко…

Белый подошел к ней и присел на корточки.

— Город помилован. Можешь спать спокойно.

Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.

— Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..

— Дай ей воды, — резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. — Жестоко! А жить так — не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с теми придурками — не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем, — Он взглянул на меня. — Во всяком случае, откладываем.

— На, выпей.

Светловолосая протянула бокал, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по-прежнему не поднимала голову.

И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня, застыла у стола Светловолосая, а Белый, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.

— Может быть, мне что-нибудь рассказать? — решил я разбить это тягостное молчание.

Белый внезапно подошел ко мне, положил тяжелые ладони на мои плечи и сказал, глядя мне прямо в глаза:

— Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.

— Завтра утром, — эхом отозвалась Светловолосая.

Синий хмыкнул:

— Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.

— Помолчи, — коротко сказал Белый и добавил, по-прежнему глядя на меня: — Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…

И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…

Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими застывшими глазами.

— А если я расскажу? — Голос ее дрожал. — Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать?

— Равнодушная снова уронила голову на колени.

— А зачем его искать? — вдруг спросил Зеленый. — Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.

Белый недовольно поморщился и собрался что-то cказать, но Светловолосая его опередила:

— Давай, коли ты сегодня в ударе.

— Только прозу для разнообразия, — буркнул Синий.

— А я как раз и собирался прозу, — ответил Зеленый. — Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.

— Ну-ну, — сказал Белый.

— Было время, когда не существовало таких понятий, как жизнь и смерть. Небесные тела закономерно расцветали и закономерно уходили в небытие, не осознавая себя, как дар, данный Закономерностью, и как дар, отнятый той же неумолимой Закономерностью. — Зеленый говорил медленно, с запинками, словно вспоминая. — Они не осознавали себя, как нечто появившееся, и как нечто, чему суждено уйти с вселенской сцены — и поэтому не могло быть тогда разговора о жизни и смерти. Но вот на одном из небесных тел однажды появилась жизнь — неважно, откуда — уродливая корка, которая, разбухая, стремилась вширь и ввысь, чтобы в конечном итоге уничтожить себя. Бульон жизни клокотал и кипел, пока не исторг Человека — существо жалкое и ничтожное, совсем не стоящее добрых слов и обреченное на муки самопознания. — Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова. — Что же такое Человек? Это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то — кому? — что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более — вершины. Это существо жалкое, ибо недолог его век, но за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя нет никаких кумиров, и вся тщеславная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой; ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное — и это самое главное, ибо именно в смерти предназначение человеческое…

Белый удовлетворенно качнул головой: