Вадим Шакун - Пятьдесят девственниц

— Когда она подрастет, она мне сама спасибо скажет, — свирепо заявил он, — за то что ни один из вас, похотливых кретинов, не может забраться к ней под юбку, потому что она, по клятве, ровня всем вам, а не просто девчонка на борту!

Ах, если знали бы мои несчастные родители, как их беспутный сын, менее чем за две недели стал сначала плутом, а потом и морским разбойником, — вероятно, от стыда за то, что породили подобное исчадие нашего рода, они лишились бы рассудка. Мне же, сознаюсь, в данных обстоятельствах соображения подобного порядка вовсе не шли на ум. Более всего, меня волновало то, что вот, я вторично поклялся виселицей и, уж если попытаться воспринять это как примету, то примета получается самая дурная.

— Быстрые Глазки, — спросил я спутницу, когда нам выдалось остаться одним. — Не изменили ли мы клятве, которую давали гильдии плутов, поклявшись тем же самым перед ватагой вольных мореплавателей? Не должно ли нам теперь быть повешенными?

— Ну что ты, мой добрый товарищ! — искренне успокоила она меня. — Вот, если бы мы, поступили в стражники или прокуроры, то уж тогда виселицы нам точно не миновать.

— А в Глухой Бухте мы точно сможем отсюда удрать? — понизив голос полюбопытствовал я, ибо и в мыслях моих не было, что все ее разговоры о нападении на королевскую каторгу, есть что-либо, кроме чистейшего плутовства.

— Бес В Ребро! — возмутилась она. — Мы должны дорожить своей честью, ибо наша честь — это честь нашей гильдии! Уж если я, мастер плутовства, говорю, что возможно вытащить кого-то с королевской каторги, значит я знаю, о чем говорю! Жаль, конечно, что такое славное деяние, я делаю не как товарищ нашей гильдии, а как вольная мореплавательница, но тут уж ничего не поделаешь, такова воля Богов.

— О, Боги! — поднял лицо к небесам я. — За что вы караете меня так сильно? Сначала этот грубый Инкуб, потом я стал плутом, теперь я — пират! Нет, все это определенно должно закончиться виселицей!

— Правила ватаги позволяют уйти из нее, — успокоила меня Быстрые Глазки. — Конечно, не раньше, чем мы освободим капитанова брата. Я ведь тоже не собираюсь быть мореплавательницей всю жизнь. Быть может, нам еще достанется какая-то доля из будущей добычи и мы, распрощавшись с ватагой, окажемся на свободе при деньгах.

— Ну, попадись нам в море этот барон Зубень! — свирепо сказал я, вспомнив наше последнее общение с Инкубом. — Я первый потребую, чтобы его выбросили за борт, да еще привязали к ногам что-нибудь тяжелое! Или лучше его повесить?

— Бес В Ребро, — рассмеялась Глазки, — ты настоящий пират, но согласись, барон подшутил над тобой гораздо остроумней.

— Я еще подумаю, — пообещал я в довершение этого разговора.

Должен оповестить всех, что жизнь вольного мореплавателя, или пирата, как нас называют те, кого мы величаем сухопутными крысами, не намного лучше, чем пребывание под охраной на купленном баронессой Зубень корабле.

Во-первых: питание наше не изменилось — та же солонина и всевозможные крупы, а вода по счету. Хотя, о радость, разбавленное горячее вино давали теперь и за завтраком.

Во-вторых: не боящиеся ни Богов, ни демонов, вольные мореплаватели переделали морскую примету насчет женщин весьма своеобразным образом — если женщина на борту кому-то принадлежит, то должна принадлежать всей ватаге. Естественно, обречь на это мою маленькую Трину я не мог.

В-третьих: будучи наравне с остальными, спали мы в одном кубрике с полусотней наших товарищей, что создавало, конечно же, массу неудобств.

Плыли мы теперь на корабле нашего капитана, прозвище которого было Свирепая Акула, сам же корабль по какому то странному стечению обстоятельств именовался «Милашка». Наше прежнее судно «Грифониха» шло за нами в кильватере, то есть, если разъяснять для тех, кого мы именовали сухопутными крысами, следом за нами.

Сначала я, было, решил, что несмотря на все вышеперечисленные неприятности, пиратское житье — неплохо. На борту царил относительный порядок: напиваться, либо играть в азартные игры было запрещено. Как объяснили мне знающие люди, немало ватаг погибло из-за того, что не придерживалось столь жестоких ограничений.

Потом до меня дошло, что, как равный среди равных, я должен участвовать в боях, и мне стало не по себе. Быть может, я и пожелал, чтобы был казнен барон Зубень, но, видят Боги, ведь это было в минуту отчаяния, а так я вовсе не кровожаден.

— Бес В Ребро, — объяснила мне Глазки, когда я поделился с нею своими сомнениями, — тебе конец, если они решат, что ты — трус. Не лезь на рожон, но и не отставай, иначе, долго не проживешь.