Денис Чекалов - Френки и Майкл

– Разве интересно изучать страну по парадному фасаду? – Я удобно устроился на стуле и улыбнулся. – Гораздо познавательнее почувствовать ее дух.

Я оценил архитектурные достоинства комнаты и ввиду их отсутствия вернулся к разговору.

– Двое ваших задержанных, шериф, – сказал я, – всего лишь блохи в чужом цирке. Они не назовут вам имена его владельцев.

Шериф отложил в сторону карандаш.

– Знаете, мистер Амбрустер, – сказал он, – в детстве я любил фильмы с Хэмфри Богартом [5]. Но теперь не уверен.

– Будет досадно, если эти люди погибнут в тюрьме, – пояснила Франсуаз, – только потому, что не получили надежной охраны.

– Этим людям и вправду будет досадно, – подтвердил шериф. – Как и служителю, который убирается в камерах. Чего вы хотите? Поставить охрану? Это уже сделано.

– Спору нет, эти люди сами виноваты в том, что попали сюда, – проворковала Франсуаз с видом маленькой послушной девочки, которая прибежала наябедничать. – Но в какой-то мере я чувствую ответственность за них.

– Ближе к делу, мисс Дюпон, – попросил шериф.

– Есть основания предполагать, что в дело замешаны люди из аппарата коменданта, – сказал я. – Будет скверно, если они уберут свидетелей, пользуясь своими полномочиями.

У шерифа был такой вид, будто он как раз собирался похлебать супу, когда ему сказали, что кто-то плюнул в тарелку. И теперь он сидел, держа ложку на весу, и не знал, то ли остаться без обеда, то ли налопаться чужих плевков.

Звонок телефона перерезал нить его размышлений.

Шериф говорил мало, скорее всего потому, что мы были рядом и могли услышать. Если и до этого я не мог найти на его лице следов веселья, то теперь оно помрачнело еще больше.

– Это Бургос.

Шериф положил трубку и встал. Я увидел, что он не кладет свой револьвер в ящик стола, когда находится в конторе.

Уверен, он имел на это причины.

– Это деревенский лавочник; у него единственного там есть телефон.

– Закончился рис? – предположил я.

– Увидите.

– Не подумайте, что я рад вашему обществу, – сказал шериф. – Но уж лучше вы будете у меня на виду.

Франсуаз распрямилась, отряхивая руки.

– Не знаю, чем я могу здесь помочь, – произнесла она.

– Доктор приедет минут через пятнадцать, – сказал шериф. – У него клиника в городе, но два часа назад он на санитарной машине поехал принимать роды на ферму.

– Оплот цивилизации, – хмуро заметил я, оглядываясь вокруг. – На больницы денег не хватает – все уходят на армию и на тюрьмы.

Шериф не ответил.

Пожилой священник, с которым мы совсем недавно беседовали в апельсиновой роще, лежал на пороге своей церкви.

Церковь действительно оказалась каменной – белой и невысокой. Ее золотой шпиль едва-едва поднимался над зелеными кронами деревьев, и было в этом единении божественного и мирского нечто умиротворяющее.

Деревья здесь росли высокие, щедрые на тень, и я чувствовал на своем лице мягкую прохладу.

Наверное, здесь было хорошо людям, приходившим обратиться к Господу с нехитрыми словами. Хорошо настолько, что кто-то несколько раз пытался сжечь эту церковь.

Нашелся человек, которому оказалось мало и этого.

Впалая грудь священника тяжело поднималась и опускалась. Он дышал затрудненно, рывками, после каждого из этих рывков казалось, что это был последний вздох.

Лицо человека покрывали следы недавних ударов. Вынув кинжал, который она носит в ножнах на правом бедре, Франсуаз в несколько взмахов распорола одежду священника и обнажила его тело.

– Его били, – констатировала девушка. – Медленно, с перерывами. По тем местам, где больнее всего.

Я видела подобное в Темном городе много раз, но никогда ударов не бывает так много.

– Старая Мерседес пришла, чтобы убраться в церкви. – К нам приблизился невысокий человек с толстыми щеками. По всей видимости, это и был вызвавший шерифа лавочник. – Я не знал, что делать. Нет ран, чтобы перевязать. Кости тоже не сломаны. Мерседес варит отвар, чтобы наложить на ушибы.

Я закрыл крышку мобильного телефона и отрицательно покачал головой.

Горы, поднимавшиеся над нашими головами, глушили сигнал.

– Местный доктор приедет слишком поздно. – Франсуаз зло поморщилась. – У несчастного разбиты все внутренности. Отойдите.

Она встала на колени перед телом священника. Ее тонкие пальцы пробежали по животу и груди старика.

Человек шевельнулся; его веки дрогнули, не в силах приподняться. Сдавленное хрипение, смешавшееся с обрывками неясных слов, вырвалось из его горла.