Алекс фон Готт - Белый Дозор

В тот день, когда Саи пал жертвой собственного честолюбия, Алексей возвращался с работы за полночь. Снова зарядил дождь: хлестал, как из ведра, капли били в крышу машины с такой силой, словно это были не просто хорошие градины, а настоящие пули. Шофер приглушил радио и внимательно вел машину, опасаясь открытых колодцев. Лёша поначалу клевал носом, но вдруг встрепенулся, точно что-то укололо прямо в сердце. Из колонок послышался мелодичный гитарный перебор, прекрасный девичий голос, незнакомый Спивакову, запел:

— Виктор, сделайте, пожалуйста, погромче, — попросил шофера Алексей. — Кажется, что-то стоящее!

Шофер прибавил громкость:

— М-да, — вымолвил наконец Лёша после некоторого молчания. — Красивая песня.

— Красивая, — согласился шофер, — был бы бабой, зарыдал бы, ей-богу. Кроме шуток.

— Иногда достаточно просто ее потерять, — меланхолично заметил Лёша.

— Кого потерять? — не понял шофер. Или сделал вид, что не понял. Шофер был хитрым и мудрым. Видывал виды, что и говорить. Да он и Марину знал: не раз ее отвозил-привозил, катал их на заднем сиденье по Москве, в Питер как-то ездили. С ветерком…

— Простите, Алексей, что я скорее всего… Нет, извините, — лицо шофера отразило досаду от некстати вырвавшихся слов.

— Что? Вы хотели о чем-то спросить? Давайте же! Я настаиваю! — слегка возвысил голос Лёша, который терпеть не мог недоговоренностей.

— Я хотел спросить, как вы с ней познакомились, вот. Простите, что позволяю себе…

Лёша улыбнулся воспоминаниям, рассказал. Была какая-то вечеринка, кажется, юбилей какого-то журнала или что-то в этом роде. И он, и она оказались там по приглашению друзей и подруг, не имея к «виновнику торжества» ни малейшего отношения. Так, эти две чужеродных в незнакомой среде личности по всем законам должны были столкнуться и, разумеется, «столкнулись». Пробираясь среди фуршетствовавших вволю гостей с бокалом шипучего и виноградиной на шпажке, Марина с удивлением заметила весьма симпатичного, (черт побери — очень даже симпатичного!) парня, расположившегося за белым роялем. Рояль этот стоял в клубе, где проходила вечеринка, и служил там скорее деталью интерьера. Лёша использовал рояль по прямому назначению.

Посреди монотонного шума толпы, поверх которого вяло струилась какая-то очень потасканная музычка, вдруг, сперва несмело, а затем, словно цунами, набирая силу в океанских просторах, возникла Музыка. Шопен! Брамс! Гершвин! Да наизусть, да в концертном исполнении, когда голова медленно отклоняется назад, глаза закрыты в упоеньи, и пальцы летают над белыми и черными клавишами, и вот в Музыке наступает кульминация, и лоб в легких бисеринах влаги, и напряженное в своей истовой одухотворенности лицо исполнителя, о котором она сперва подумала: «Смазливый экземплярчик, просто так присел за инструмент, подурачиться». А он не просто так. И дурачиться — не его стиль. Он просто взял и всю эту скучнейшую вечеринку превратил в действо, в спектакль, в концерт!

Он увидел Марину, улыбнулся и вдруг перешел от классики к репертуару Селин Дион, словно знал, что эта великолепная, смотрящая на него во все свои огромные глаза девушка, когда-то больше всего на свете мечтала петь на сцене под аккомпанемент… белого рояля. И она стала петь, и набежала толпа, и кто-то почти скончался от зависти, а кто-то с восторгом раскачивался в такт музыке, и все девушки на той вечеринке хотели тогда от этого пианиста только одного… Но он выбрал Марину, а Марина выбрала его, и вместе они ушли в ночь под восторженный гул признательной публики…