Эрик Ниланд - Слуги света, воины тьмы

Си в очках с толстыми стеклами, сильно щурясь, писала письмо своей кузине в Баварию. Она выводила буквы авторучкой, заправленной чернилами.

Элиот никак не мог сосредоточиться. Он то и дело прокручивал в уме свою ссору с Майком, а когда представлял себе, как он бьет этого гада по физиономии, у него в крови начинал бушевать адреналин.

Но мальчик не мог приступить к выполнению домашнего задания не только из-за Майка. Было еще кое-что.

Перед ним на столе лежала раскрытая энциклопедия. Он читал о нервном срыве, случившемся у Ньютона в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. Но большая часть текста была зачеркнута черным маркером. Элиот догадывался, что в этих абзацах речь шла об увлечении Ньютона алхимией. [7] Насколько серьезно Ньютон занимался алхимией, неизвестно, так как его записи на эту тему погибли при пожаре в лаборатории. И хотя адепты оккультизма утверждают, что он совершил прорыв в этой области, который привел к последующим открытиям в математике, никаких подтверждений этому не существует, как и тому, что он, на манер Фауста, заключил сделку с высшими силами. (Боги первого и двадцать первого века. Том 5. Лженауки. Изд. 8: Zypheron Press Ltd.)

Порой, когда он видел такие полосатые, как зебра, страницы, он был готов в бешенстве швырнуть изучаемую книгу через всю комнату.

Действовало бабушкино правило номер пятьдесят пять.

ПРАВИЛО 55: Никаких книг, комиксов, фильмов и всего прочего в жанре научной фантастики, фэнтези и ужасов — в особенности всего, что касается оккультизма и лженаук (алхимии, спиритизма, нумерологии и т. д., а также древней или современной мифологии).

Элиот называл это правило «ничего придуманного».

А бабушка называла все перечисленные жанры «конфетками для слабоумных, разъедающими мозг».

Но как он мог написать хорошую работу, если все самые интересные кусочки были замараны? Ведь могла же бабушка просто зачеркнуть тонкой линией ненужный, по ее мнению, текст, чтобы он мог хотя бы понять, о чем там идет речь.

Пятьдесят пятое правило и наезды Майка стали обычной частью его странной жизни. Но сегодня все сошлось воедино.

В столовую из кухни вошла бабушка. Вид у нее был очень сосредоточенный. Казалось, что ее серые глаза смотрят вдаль и ничего не видят вблизи.

Ее обычно легкая походка была напряженной, как будто бабушка ожидала, что кто-нибудь вот-вот выскочит из темного угла. Глупости! Она никогда ничего и никого не боялась.

Но ее настроение оказалось заразительным, и у Элиота по спине побежали мурашки.

Бабушка остановилась и склонила голову к плечу, как бы прислушиваясь к чему-то. Затем обеими руками пригладила короткие седые волосы.

— Я собираюсь осмотреть подвал и боковые двери, — объявила она.

Вообще-то бабушка каждый вечер проверяла все замки и запоры. Это входило в ее обязанности управляющей и было совершенно нормальным. Но то, что она сообщила об этом, как бы предупреждая, выглядело странным.

— Конечно, — сказала Си. Она улыбнулась, отложила авторучку и сплела дрожащие пальцы рук. — Я как раз собиралась налить всем чаю. Тебя подождать?

Бабушка промаршировала к парадной двери. Подошвы ее ботинок цокали по паркетному полу.

— Нет, — бросила она через плечо, открыла дверь и немного помедлила.

— Элиот, смотри в книгу.

Мальчик немедленно выполнил ее распоряжение.

Он услышал, как закрылась дверь и клацнул засов.

Ничто не пугало бабушку. Никогда. В ее идеальной защитной броне брешь появлялась только тогда, когда Элиот и Фиона спрашивали у нее об отце и матери.

Элиот никогда не считал себя сиротой. Сиротами были дети вроде Дэвида Копперфилда, которые жили в государственных «гулагах». А у них с Фионой были семья, дом, но они совершенно не помнили ни отца, ни мать.

Всякий раз, когда они начинали задавать вопросы, бабушка терпеливо объясняла: произошло ужасное кораблекрушение. Это случилось, когда Элиот и Фиона были младенцами. И тогда их единственным близким родственникам — бабушке и Сесилии — пришлось, естественно, взять заботы о детях на себя. Нет, никаких фотографий не сохранилось. Все осталось на борту затонувшего корабля.

Всякий раз, когда бабушка рассказывала им эту историю, она морщила лоб, ее лицо менялось — но не потому, что ей было больно. Казалось, что ей физически трудно произносить эти слова.

Однако все меркло по сравнению с тем, что творилось с бабушкой сегодня вечером. Для ее взгляда Элиот мог подобрать единственный эпитет: «режущий».