Лорел Гамильтон - Глоток мрака

– Я понимаю, – сказала я.

– И это не притворство, Мередит. Это тоже в нас есть.

Падуб прижался лицом к моим волосам.

– У тебя такой сладкий и чистый запах, такой приятный. Так бы и съел.

Я слегка напряглась.

– От гоблина это звучит угрожающе.

– Не обманывайся, Мередит, – сказал Ясень. – Мы не только гоблины. Мы – это мы.

Он глянул на брата с упреком.

– Во мне от гоблина побольше, чем в брате, – признал Падуб.

– Были б вы сидхе, я бы сказала, что оральный секс – на ваш выбор. Но я знаю, что просить гоблина об оральном сексе – оскорбление. Я с вами играть могу, а вы со мной не станете.

– Это да, – сказал Падуб. – Но братик у меня извращенец.

Я даже не сразу поняла, а потом улыбнулась своей непонятливости. А Ясень смутился, подумать только.

– Здесь никто не увидит и не растреплет, – сказал он. – Могу делать что захочу.

– И чего же ты хочешь? – спросила я из объятий его брата.

– Хочу лизать тебя, пока ты от удовольствия не засветишься.

– А потом-то трахнемся? – спросил Падуб.

Ясень глянул сердито, а я рассмеялась.

– Непременно трахнемся.

– Я бы лучше занялся любовью, а не трахом, – сказал Ясень, и я увидела в его лице совершенно неожиданную мечту. Мечту о том, что ему на долю выпадало нечасто. Гоблины не понимают уединения в применении к сексу. Уединяться – это значит, ты чего-то стыдишься, или вообще неполноценный в этой области.

Я наклонилась к Ясеню, и Падуб выпустил меня, чтобы я смогла запечатлеть легкий поцелуй на губах его брата.

Он поцеловал меня в ответ, рукой скользнул к моей груди, потом оторвался от меня, чтобы прошептать:

– Ложись на спину, принцесса.

Я только и смогла сказать:

– О да.

Ясень нагромоздил горку из одежды и подложил под меня, нагнулся ко мне, теплым дыханием согревая мне кожу. Над нами висела луна, белая и сияющая, висела так низко, что мне отлично видны были серые тени морей и черные пятна кратеров. Я потянулась к луне рукой, но как бы низко она ни висела, достать ее не удалось.

Падуб не то всхлипнул, не то присвистнул, и я повернула к нему голову. Он снова притянул колени к груди и сидел, пожирая нас газами. Но я разглядела в нем не одно только нетерпение. Мне снова стало ясно, как одиноки они с Ясенем – свирепые гоблинские воины, у которых душа совсем не так свирепа. Они мечтали о любовной пище понежнее, чем кровавые грубые трапезы, предлагавшиеся при дворе гоблинов. И сейчас, в месте вне времени и вне мира, им, возможно, представился единственный их шанс побыть сидхе, а не гоблинами. Пусть Падуб говорит, что хочет быть гоблином, а не сидхе, но мечта эта ясно виднелась на его лице в свете луны.

Ясень наконец добрался до нужной точки, и я отвлеклась от Падуба. Мне была видна только часть лица Ясеня – нижнюю его половину, будто маска, скрывало мое тело. Он поднял ко мне глаза – огромные, миндалевидные, темные в свете луны. Волосы по контрасту казались почти белыми, зато золотистая кожа в полумраке выглядела загорелой чуть не до черноты. Я невольно вздрогнула под его лаской, и это ему понравилось. Кожа у меня начала понемногу светиться, неярко в сиянии луны, но свет все разгорался у меня под кожей, словно отражая свечение гигантского шара у нас над головой.

В паху зародилась и стала расти теплая тяжесть. Она росла с каждым движением языка, губ, с каждым нажатием зубов – не укусом, а намеком, обостряющим чувства. Он подвел меня к той трепещущей грани, когда тяжесть накапливается, накапливается, и с одним последним поцелуем, последним касанием языка опрокидывается – и я заорала, простирая руки к луне, будто собиралась навеки запечатлеть свое наслаждение прямо на ее поверхности.

Падуб внезапно оказался рядом, перехватил мои руки, прижал к своей груди. Ясень не отрывал губ, и оргазм накатывал на меня волна за волной, и свое наслаждение я написала на груди у Падуба, оставив следы ногтей среди боевых шрамов – свежие алые метки среди старых белых рубцов.

Вокруг играли алые, зеленые и золотые блики, и я поняла, что это я, что мои волосы и глаза светятся так ярко, что затмевают луну.

Ясень отодвинулся, и я хотела уже возмутиться, позвать его обратно, но ощутила его над собой и глянула вниз, отвлекшись от Падуба, тут же он вошел в меня, и одно это движение опять вырвало у меня вопль. Еще не затихли судороги предыдущего оргазма, и все во мне сжималось и содрогалось.

Падуб прижал мои руки к импровизированному ложу из одежды и травы, захватив обе руки одной большой ладонью. Ясень приподнялся на руках, и кожа его светилась в белом свете луны. Лишь через несколько секунд до меня дошло, что она светится собственным светом. Ясень начинал светиться, как сидхе.