Юлия Латынина - Сто полей

– Нынче государь и народ едины, – объяснил сын Мереника, – ибо чем зажиточней народ, тем зажиточней государство. Когда народ приумножает, а государь охраняет умноженное, – это и есть время Великого Света.

Собравшиеся зажигали розовые палочки и молились за свое счастливое настоящее. Когда проповедь кончилась, новый араван взошел на помост и сказал:

– Я рад, что в посаде теперь уважают государя и честный труд, – но не все вами нажито честным трудом. Самые стены ваших домов говорят об ущербе, нанесенном государю. Вы сложили их из обломков разоренного вами города. По закону за порчу казенного имущества полагается исправительное поселение. Но справедливость – выше закона. Сердце государыни Касии не может не смягчиться при мысли о страданиях двух с лишним тысяч подданных. Государыня Касия не хочет карать людей – она лишь требует, чтобы взятое у государства было ему возвращено. Через два месяца город Шемавер должен быть восстановлен.

Люди молчали ошеломленно. Кто-то выронил курительную палочку. Запахло паленой циновкой. Подскочивший охранник затопал по полу ногами.

– Стало быть, правду говорят, – сказал, выступив вперед, староста: – крупное ворье не тронете, а у праведного стяжателя все отберете?

– Мы пожалуемся наместнику Рехетте! – крикнул кто-то.

Наместнику Рехетте. Не государыне Касии. Но и – не пророку Рехетте.

Араван Арфарра молча пошел с амвона. У порога командир-алом что-то зашептал ему на ухо. Араван обернулся к старосте.

– Трое чужеземцев укрывались в Посаде. Где они?

– На постое у кузнеца Нуша, – ответил староста.

– Врешь. Там их нет. Постарайтесь найти их к утру, иначе вас ждет кара за укрывательство чужеземных лазутчиков.

Мереников посад утонул в утреннем тумане, и они увидели друг друга одновременно: охрана в лодочной цепи и люди в плоскодонке.

Бредшо заколебался, но было уже поздно. Большая лодка из заграждения снялась с места и в несколько гребков сошлась борт о борт с рассохшейся посудиной.

– Стой! Куда едешь?

Ванвейлен вглядывался в туманную муть, пахнувшую дымом сторожевых костров и какой-то обобщенной тревогой.

– Да вот, – сказал он неопределенно, – к кузнецу Нушу. Кузнец в Посаде хороший. Замок обещал сковать.

– Что там происходит? – спросил Бредшо.

В лодке засмеялись.

– Слышали пророчество?

Восстановит Стены Града,

Воссоздаст Великий Свет.

Вот араван Арфарра и восстанавливает стены Града.

– Какого града? – тупо спросил Ванвейлен.

– Града Шемавера, который бунтовщики разорили. Вот он и приказал: мол, разберите дома по камушкам и положите камушки, откуда сперли. Справедливый человек араван: и закон соблюл, и не арестовал никого, и заодно от наместника Рехетты пустое место оставил.

– А вы что охраняете?

– А мы смотрим, чтоб таракан из Посада не выскочил. Кто поймает посадского – три ишевика.

Ванвейлен стал потихоньку разворачивать лодку.

– Ты куда? – удивился стражник.

– Да я думаю, мил человек, здешнему кузнецу не до моих замков…

Багор вцепился в борт мертвой хваткой.

– Тебе же сказано, – повторил стражник, – за поимку посадского – три ишевика за человека.

– Так я же не посадский, – сказал Ванвейлен, – я же снаружи приехал.

– А мне кажется, ты изнутри ехал, – сказал стражник, – и ночь у кузнеца провел.

Сосед его добавил:

– За замком он! Ни свет, ни заря – за замком! Замок-то свой, небось, в ножнах на пояс подвесишь: экий народ охочий до оружия стал…

Рука Ванвейлена скользнула за пазуху. Бредшо напрягся. Ванвейлен неторопливо вытащил потертую мошну, распустил веревочки и со вздохом пересчитал девять розовых бумажек.

Глаза стражника потеплели.

– Вот теперь вижу, – сказал он, – действительно вы снаружи ехали.

Молодой белобрысый парень из посада Белых Кузнецов, невесть как просочившийся сквозь араванову охрану, стоял в кабинете наместника Рехетты, смущенно разглядывая то золотую вышивку на гобеленах, то свои собственные грязные башмаки, изгадившие белый пуховый ковер.

Его немного успокоило то, что таких, как он, в кабинете было несколько человек: сидел оборванный монах-шой, не сводя глаз с Рехетты, сидела востроносая сухонькая ткачиха, сидел огромный и заскорузлый шорник, судя по рисунку куртки.

Парень понял, что в Анхеле уже знали о происшедшем в Посаде, и без объяснений заплакал:

– За что государь разорил нас? Это же в убыток государю!

Люди вокруг Рехетты были вдвое его меньше, они обсели его, как цыплята наседку. Наместник дышал в кресле тяжело и хрипло, глядел грустными куриными глазами.