Дмитрий Башунов - Ангелы над Москвой

— Механик, дайте полный вперед.

— Есть полный вперед.

— Дайте самый полный!

— Есть самый полный!

Турбина выла как оглашенная. Мощная струя горячей воды вырывалась из бокового отверстия и вспарывала поверхность тихой бухточки.

— Двигатель — на холостые. Отключить вращение винта. Отдать якорь.

Громыхнув, размоталась еще мокрая якорная цепь. Стих шум турбины, перейдя из надсадного завывания в глухой рокот.

— Сержант, ко мне!

— Я здесь, господин командир.

— Сержант, возьмите маску. Нырнете с кормы судна, осмотрите винт.

— Я с Эляма, господин командир, плаваю… не очень.

— А плавать вам и не придется. Мы обвяжем вас фалом, сержант, вы опуститесь в воду, посмотрите, что с винтом, и мы вас поднимем. Вам даже не придется как-либо сигнализировать нам: мы продержим вас под водой… Сколько вы в сержантской школе выдерживали?

— Три минуты почти…

— Мы продержим вас под водой сорок пять секунд, меньше минуты. И вытащим, даже если вы будете сопротивляться.

— Не буду сопротивляться, — улыбнулся сержант.

— Идите за маской, — улыбаясь ему в ответ, проговорил командир. — Мне кроме вас и послать-то некого…

Сержант исчез, чтобы через минуту вернуться с водолазной маской в руках. Обвязку делали по науке, и поэтому человеку, опускаемому в море, висеть было почти удобно. Коснувшись воды, он намочил маску, надел ее, и знаком показал: готов!

Командир нажал кнопку секундомера и ослабил фал. Веревка скользнула вниз. Под водой рокот турбины слышался куда отчетливее, чем наверху. Сержант медленно опускался вниз, и ему казалось, что бездонная глубина всасывает его неспешно и неотвратимо. Он поднял голову. В метре, ну, может быть, в полутора метрах над головой виднелись пузырьки пены, оставшиеся на поверхности после его погружения. «Да чего я боюсь!» — рассердился на себя сержант и стал грести руками, стараясь погрузиться пониже.

Вот и винт. Точнее, огромный веревочный узел вместо винта. Откуда только взялась столь массивная намотка? Конечно, такой чекалдой как ни крути, с места не сдвинешься. Нужны два человека с острыми ножами. Сколько ж у них уйдет времени на резку? Час? Два часа? Не меньше! Но и не больше.

Все ясно. Пора подниматься. Чего они тянут? Точнее, почему не тянут? Наверное, сорок пять секунд еще не вышли. Хотя по личным ощущениям он уже минут пять разглядывает подводное царство.

Сержант снова поднял голову, желая увидеть поверхность с пузырьками близко-близко. Однако сверху на него пялилось странное, но вполне симпатичное существо с округлым длинным носом. Существо медленно опустило голову, разинуло пасть, усеянную мелкими зубами, и аккуратно сняло с сержанта маску.

Все вокруг стало туманным и расплывчатым. Земной мир с его четкостью перспектив и осязаемостью форм пропал, уступив место мутной ирреальности. Утратив всего лишь маску, человек мгновенно почувствовал себя беззащитным. Слава богу, веревка начала натягиваться — его наконец-то поднимали!

Существо немного отплыло назад, взмахнуло хвостом и торпедой врезалось в грудь сержанта. Страшная боль пронзила все существо человека. Он не мог сдержаться, страдание вынуждало его кричать, и он заорал, зная, что это бесполезно и даже смертельно опасно: для крика нужно вздохнуть, но под водой вдохнуть можно только воду…

Тысячи раскаленных игл впились в человеческие легкие. Режущий спазм перехватил глотку. Хотелось воздуха, кислорода, дыхания — хотя бы совсем чуть-чуть, хотя бы один глоток! Все отдать за этот глоток! Честь, совесть, маму, весь Элям, всю будущую жизнь — за один вдох воздуха!..

Внезапно сержант понял, что умрет не когда-нибудь в недостижимо далеком будущем, а скоро, совсем скоро. Мысль эта не испугала его: он уже хотел умереть побыстрее, чтоб не чувствовать кошмара этой адской боли, красно-зелеными кругами расплывающейся в глазах; и чтобы не видеть размытого силуэта этого зверя, разгоняющегося для нового удара.

Сержанта уже подняли почти до поверхности, когда новый удар отбросил его тело. С легкими, полными воды, с сознанием, работающим на последних каплях кислорода, человек ощутил, что внутри у него что-то разорвалось и растеклось горячим и страшным. Человек понял, что ощущение внутреннего жара — последнее, что он чувствует в этой жизни. Ему хотелось удивиться, и вытребовать себе — только у кого? — законное право увидеть весь свой недлинный путь, мысленно попрощаться с близкими, и уж тогда… Но даже пожелать продления последних мгновений он уже не мог. Красно-зеленая боль чернела и уходила в сторону, оставляя после себя полную пустоту, не имеющую ни вида, ни цвета, ни температуры…