– Ну, положим, – согласился трактирщик. – Но у вас же остались деньги? С чего бы тогда вы мне золотой швыряли?
Карсидар мысленно похвалил Пеменхата за сообразительность, вслух же сказал:
– Я оставил пару монет про запас. Положения они бы все равно не спасли, слишком высоки были ставки. Зато теперь, благодаря одной из них, я могу провести некоторое время в твоем хлеву. По крайней мере, я рассчитывал на это…
Пеменхат сделал отрицающий жест.
– Никуда не годится, ваша милость. Сначала вы пытаетесь выдать себя за азартного игрока, продувшегося вчистую, и вдруг выясняется, что вы придержали в кармане пару золотых. Азартные игроки так не поступают. И кроме того, разве у вас не осталось кое-что более ценное, нежели эти монеты? – И трактирщик, хитро прищурившись, посмотрел на меч, выглядывающий из-под плаща гостя.
– Дворянин никогда не заложит доставшееся от благородных предков оружие, – с достоинством произнёс Карсидар. – Никогда! Понял, деревенщина?
Пеменхат так посмотрел на гостя, словно говорил: ври больше, ври, знаю я вашу породу, у вас как дойдет до дела, так вы и дьяволу душу заложите, не то что меч.
– Но и это ещё не всё, милейший, – сказал Пеменхат, видя, что гость не счёл нужным оправдываться. – Пришли-то вы вовсе не из города.
– Вот как?
В первый момент Карсидар подумал, что трактирщик следил за ним, но потом отогнал эту мысль, сочтя её глупой. Наверняка дело было в чём-то другом. И Пеменхат не замедлил подтвердить это:
– Сапоги у вашей милости забрызганы грязью. Желтоватая грязь, не так ли, господин хороший? Значит, подходили вы не со стороны Торренкуля, а от леса. Есть там одна большая лужа…
– Ты бы лучше дорогу починил, мерзавец, – сказал Карсидар, вставая.
– А вы бы не врали!
Пеменхат в свою очередь выпрямился и весь подобрался. Между ними стояло несколько столов, и трактирщик даже не подозревал, сколь безнадёжно его положение. Похоже, он собирался драться с Карсидаром обычным способом, а тот мог уложить его практически мгновенно, не сокращая дистанции. Слева была дверь, ведущая в кухню, и Карсидар уже давно приметил маячившую в её проёме тень. Вероятно, то был мальчишка, но мальчишка в потасовке не в счет, мальчишка – вздор…
– Так что, раз я из лесу вышел, значит я лгу?
– Лжёте, ваша милость, ничего не попишешь.
– И кто же я тогда? – Карсидар понизил голос почти до шепота.
– Вы бы лучше сами о том сказали, милейший, – трактирщик состроил невинные глазки. – То ли шпион, то ли кто похуже. Мало ли подозрительного народа шатается по лесу! И мало ли кому какое дело до старины Пема или до его заведения…
Истинный дворянин обязан воспринять подобный намёк как величайшее оскорбление родовой чести и достоинства.
– Ты хоть понимаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – угрожающе прорычал Карсидар.
Вместо ответа Пеменхат кряхтя вскарабкался на стойку, слегка перегнулся назад, извлёк откуда-то длиннейший нож, похожий на те, какими мясники обычно разделывают туши, и спокойно проговорил:
– Всегда к услугам вашей милости.
– И что же ты станешь делать с этой ковырялкой? – насмешливо произнёс Карсидар, стараясь вложить в вопрос как можно больше презрения. – Неужели бросишься вперёд и с размаху напорешься пузом на мой меч?
– Примерно так. Вообще-то, я намеревался распороть вам живот и проверить, не проглотили ли вы часом ещё пару ложек, – зло сострил трактирщик. – Но после таких слов мне остаётся разве что украсить ваше очаровательное горлышко роковой розочкой.
Роковая роза!.. Карсидар, конечно же, знал этот «шикарный» приём мастеров – рассечь горло противника двумя ударами крест-накрест, чтобы куски кожи и мяса свисали по краям раны, образуя ужасное подобие кровавого «цветка». Но то была простая роза. Самые ловкие ухитрялись наносить не два, а три и даже четыре удара подряд, увеличивая число «лепестков», и тогда роза называлась роковой.
– Хвастун! – резко бросил Карсидар и гордо выпятил вперёд подбородок, вызывающе открыв шею, которую Пеменхат пообещал украсить.
Трактирщик не сказал на это ни слова, лишь сделал неуловимое движение кистью руки – и нож обернулся вокруг его мясистого пальца, лезвие описало в воздухе сверкающий круг, а перерубленный пополам фитилёк плошки, которую он всегда держал на стойке зажжённой (чтобы сподручнее было рассматривать полученные от посетителей монеты и вести коротенькие деловые записи) с шипением упал в масло. Лезвие тесака было отточено, как бритва.
Читать дальше