Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки

(Из материалов Секретного военного архива Королевства Суэния)

Да будет благословен день, когда взрослые заключили в квадрат забора кусок земли перед домом, и хрупкий от неуправляемой силы взгляд перестал блуждать по фрагментам бескрайних улиц с пугающими формами и уперся в конкретный тополь — один из десяти, оказавшихся в плену ограды. И потеплели глаза, увидев собаку… Подбородок приподнялся над перилами балкона, потому что Мальчик привстал на носочках и еще раз пересчитал все десять тополей, и заметил, что они могли бы пройтись макушками по небу, если б небо спустилось ниже.

Так думал мальчик девяти лет, только иными, немудреными еще своими словами, которые неловко прилипали к новым — странным, приятным и в то же время осторожным еще в своем напоре чувствам, когда впервые получил разрешение спуститься на только что построенную детскую площадку с далекого седьмого этажа.

Вбежав в калитку, он споткнулся, а собака, лежавшая под деревом, как снег, сразу поднялась, и, не дав ему времени на раздумья о размерах опасности, подалась, потянулась к нему одним бесконечным разом — пушистая, белоснежная, сияющая угольками глаз, поигрывающая бубликом хвоста. Она уперлась передними лапами в щуплый его живот и лизнула руку. Это был теплый, удивительно нежный снег. Он замелькал вокруг Мальчика, засверкал, завертел им. Щеки мальчика вспыхнули. Когда же щенок, — а это был резвый, наивный, ласковый к жизни щенок, — перевернулся на спину, обнажив розовое брюшко в рыжеватых родимых пятнышках, мир окутал туман, и мокрые стволы тополей, качнувшись, поплыли, натыкаясь друг на друга, вдоль ограды. Мальчик опустился на одно колено и приложил ладонь к розовой мякоти. Десятки слезящихся солнц пылали на вздымающейся кожице. Щенок, присмирев, как-то странно заглянул в его лицо сузившимися глазами… Когда мальчик нашел в себе силы оторвать от собаки неподвижную руку и обвести отсутствующим взглядом то, что окружало их, всюду в поле его зрения находилась Собака.

— Бабария! — выкрикнул он придумавшееся имя щенка. Он шел за ним вдоль ограды, в белесом тумане, машинально проводя пальцами, словно по клавишам, по белым доскам забора. Бабария зализывала, выпрямляла шероховатости его души, о которые он прежде ранился. Резвясь, они бегали наперегонки по бесконечно пьяной траве, и немыслимо теплый ветер — ветер цвета собаки — раздвигал челку на лбу, обнажая его высоту, и брови ползли вверх, и тогда, покрывшись поперечными складками, лоб делался похожим на полотнище белого флага.

Шли недели. Избалованная вниманием хозяина, Бабария не покидала детской площадки, а Мальчик, гуляя во дворе, не предпринимал попыток проникнуть за его пределы. Он дал знакомым тополям имена и часами наблюдал за тем, как бродят они, широко расставив ветви, в белесой мгле, и, изредка наткнувшись друг на друга, едва заметно вздрагивают воздушной листвой. Иногда он окликал одно из деревьев по имени — и оно замирало. Мальчик же, стремительно подбежав к стволу, прижимался к нему спиной и глядел вверх, на окропленную синевой макушку.

Однажды, идя рядом с Бабарией вдоль словно сквозящей через ее силуэт ограды, он незаметно отстал, машинально пересчитывая тускнеющие на глазах доски, и медленный его шаг иссяк у тополя, в макушке которого застыла, увязнув, потемневшая синь неба, откуда сонно сползли по стволу несколько свинцовых отростков, несколько заиндевелых среди лета небесных струнок. Тихо было на земле. Так тихо, так прочно и медлительно, что когда на пороге распахнутой калитки появилось постороннее пятно, похожее на смятый черный платок, и двинулось в правый угол площадки, он не сразу понял, что это — другая собака. И лишь когда она залегла, свернувшись в углу и посмотрела на него как в стекло, за которым стоит другое стекло, а за другим стеклом — воспоминание о Доме, Мальчик мысленно вернулся назад и рассмотрел, путаясь в нитях хлынувшего вдруг дождя, большую, черную, гладкую, как пантера, собаку, которая брела, опустив морду, словно лошадь, прильнувшая к водопою. Походка ее, недобрая из-за хромоты, нарушала устоявшиеся на его земле созвучия.

Мальчик инстинктивно прижал к себе Бабарию, ощутив к черной собаке острую неприязнь, хотя та, похоже, была далека от любых намерений, включая агрессивные.

Всю неделю он с особым усердием кормил Бабарию с рук, на виду у сурового пса и испытывал при этом страстное желание запустить в него камнем, но вместо камня в сторону черной собаки полетела косточка, как-то вдруг, невзначай.