Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

— Благодарю, вита Скелли.

— А и не за что. Сам-то что думаешь, кто украл?

— Доспехи-то? Ума не приложу. Вещь, конечно, редкостная, легендарная, но что с ней делать, если не любоваться?

— Я, разумеется, этому Ротраму говорить ничего не стал, лишних сплетен нам не нужно, но мне сдается, что люди, подобные ему, могли бы за такие доспехи неплохо заплатить. Как считаешь?

— А им зачем? Обратно в замок продать, за выкуп? Таких дураков нет. Да и не похвастаешься особо. Нет, никому они не пригодятся.

— Значит, мы с тобой чего-то не понимаем. Доспехов-то нет.

— Я тут подумал, может, они куда завалились. Ну, в смысле, может, их кто-то в оружейной комнате просто переложил?

— Сомневаюсь, что Тиван не перевернул там все вверх дном. Сейчас узнаем.

Они как раз вошли в помещение, соединявшее башню с внутренней крепостной стеной. Имелась тут и третья дверь, за которой и находилась укромная комната, о существовании которой знали те из обитателей замка, кто по недоразумению или по злому умыслу совершал проступок. Здесь они громко и искренне раскаивались. Если требовалось, им в этом охотно помогали.

Перед дверью вдоль стены в ожидании своей очереди стояло несколько виггеров, без оружия, без шлемов и доспехов, понурых и задумчивых. Вероятно, те, кому в какой-то момент по долгу службы приходилось стоять на карауле возле оружейной комнаты. Трое их товарищей во всеоружии стояли тут же, изображая охранников. Из-за двери доносились не слишком веселые звуки. Кто-то вскрикивал, виггеры морщились, но молчали и только прислушивались.

Ни на кого не обращая внимания, Ризи распахнул дверь и пропустил главного писаря вперед.

Экзекуция как раз закончилась. Два голых по пояс мужика бессильно висели на цепях, прибитых к потолку. Мокрые, спутанные волосы закрывали посиневшие лица. Несмотря на царящий здесь холод и каменный пол, оба были босиком. Дознаватель, а точнее палач, вытирал руки тряпкой. Он был в плаще и закрывавшем лицо капюшоне с прорезями для глаз. Считалось, что его жертвы не должны знать, кто причиняет им муки. Чтобы, если в конце концов их оправдают, не было возможности отомстить. Наружу торчал только плохо выбритый подбородок. Иногда палачи надевали кожаные маски, но это делалось главным образом в тех случаях, когда жертву надлежало казнить. Сейчас, судя по всему, до этого еще не дошло.

Тиван стоял в углу комнаты и усиленно растирал замерзшие руки. Кроме того, это помогало ему думать. Потому что услышанное тому способствовало.

При виде вошедших он прекратил свое занятие и замер в позе человека, который собирается что-то сказать, но не уверен, с чего начать.

— Признались? — опередил его Скелли.

— Со второго раза. — Тиван указал на одного из стонущих. — Этот признался довольно быстро, но когда привели его напарника, тот решил посопротивляться. Ни к чему хорошему это не привело, но теперь мы знаем правду.

— И состоит эта правда в чем?

— В том, что единственный, кто заходил в оружейную накануне, а выходил обратно с мешком, был…

— Можно я попробую отгадать? — прищурился Скелли. — Сдается мне, что имя его начинается на «д», а прозвище — на «ж».

— Откуда?.. — поразился Тиван, и даже стоны бедолаг, похоже, прекратились.

— Так я прав? Демвер по прозвищу Железный? А я и понятия не имел. Если бы сегодня с утра его не хватились, я бы наверняка подумал на кого-нибудь другого. — Скелли понравилось впечатление, произведенное его догадливостью. — Надеюсь, теперь мы будем его искать с утроенной силой?

— Соответственные распоряжения уже отданы.

— Так вы тоже знали заранее?

— Нет, но…

— Те, кого вы посылали с утра, хелет Тиван, ищут Демвера, чтобы спасти. Теперь же нам нужно послать тех, кто должен его отыскать, живого или мертвого. Вы понимаете, чем это все пахнет? Я, признаться, еще не до конца. Но мои книги учат меня тому, что во все времена предательство наказывалось по всей строгости.

Тиван вышел, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. «Бешенство — плохой советчик, — подумал Скелли, — но лучше так, чем никак».

— Есть подробности? — поинтересовался он у палача.

— Да какие тут подробности. Пришел, говорят, один. Велел впустить. Его они ослушаться не могли, поскольку он их сюда, мол, и ставил. Пробыл в оружейной недолго. Вышел, как уже говорилось, с мешком. Дверь за собой закрыл, так что они и понятия как будто не имели, что именно он забрал. Поняли, мол, только сейчас.

— А это у них так принято: рассказывать подобные вещи исключительно под пытками? Любят, когда им больно? Зачем нужно было делать из заурядного события страшную тайну?