Янина Жураковская: Без имени, без веры, без надежды

– Придержи язык, Лерс, если не хочешь его лишиться.

– А что я такого сказал? – немедленно вскинулся мальчишка, дерзко сверкая глазами.

Детишки затаили дыхание. Киана и Тьёльги, переглянувшись, скрылись на кухне, Андреас незамедлительно последовал за ними. Мирея неуверенно переступила с ноги на ногу, и по лёгкому покалыванию на коже Шендже определил, что она подняла несколько боевых щитов. Меченый чуть пошевелился, повернул голову к ученику, тот бестрепетно взглянул на учителя – и внезапно застыл, как мушка в янтаре, за пару мгновений сравнявшись цветом лица с выбеленной простыней и даже, казалось, став меньше ростом. Шендже не видел ни лица, ни глаз Меченого, но неожиданно почувствовал себя очень неуютно.

– Шутку, как и соль, стоит употреблять с умеренностью, – проговорил убийца спокойно и вполне доброжелательно, но его ученик побледнел ещё больше, если это было возможно, и попытался отползти, а из его рта вырвался слабый испуганный всхлип. – Ты был груб. Ты проявил неучтивость. Ты наказан. О взыскании узнаешь завтра, а сейчас – спать. Гостевое крыло свободно, твоя комната – третья по правую руку от входа. Ступай.

Не сводя глаз с учителя, мальчишка рывком поднялся и, прижимая к груди арфу и флейту, попятился к проходу в гостевое крыло. Шаг, ещё один… Меченый чуть пошевелился, и подростки, точно получив какой-то сигнал, послушно устремились за белобрысым, а Шендже внезапно вспомнил, что хозяин дома – вообще-то он. К тому же присутствие Меченого всегда вливало окружающим солидную порцию смирения и кротости: грех было не воспользоваться этим.

– В запертые комнаты не ломиться, открытые – можно занимать, – негромко проговорил он, и подростки, как и подобает послушным ученикам, замерли и вытянулись. – Кому не хватит кроватей, возьмите в кладовке матрасы и одеяла. Доброй ночи.

– Доброй ночи, мастер, – в один голос откликнулись гости, и один за другим нырнули в дверной проем.

Мирея со вздохом облегчения опустила щиты, а из кухни, как ни в чем не бывало, появились нагруженные тяжелыми подносами с едой Киана, Андреас и Тьёльги. Мигом оценив обстановку, они дружно направились к столу и принялись с грохотом выгружать на него посуду, словно пытаясь этим шумом изгнать тень прошедшей мимо грозы. С жалобным дрызгом разбилась фарфоровая тарелка. Киана, ойкнув, принялась подбирать осколки, а Шендже, которого Мирея только что не сбила с ног, бросившись на помощь подруге, с легкой грустью подумал, что даже после орды голодных варваров опустошений остаётся меньше, чем после этих четверых.

– Где мясные пироги? – недовольно морща нос, осведомился Андреас, переставляя тарелки. – Я же помню, у нас были мясные пироги.

– Они были, пока Тьёльги все не сожрал, – отозвалась Киана, подсовывая Мирее ещё один фарфоровый осколок. Чародейка посмотрела на почти восстановленную тарелку в своих руках, потом на осколок и пробормотала себе под нос что-то, от чего волосы взвизгнувшей Кианы встали дыбом и приобрели изумительный оттенок фуксии.

– Чтобы не превратиться в дохляка, мужчина должен есть много мяса, сыра и хлеба, – отпарировал Тьёльги, – к тому же я голоден. Гвин, ты голодный? Довольно грозного убийцы, выпускай Вигмара из коробки, я тебе пару пирогов сберег.

"Кого?" – чуть было не переспросил Шендже, но тут же одернул себя: конечно же, nanelissi. Гвин'эйто, Меченый было всего лишь evlissi, прозвищем, данным другими, но в Осколках северянина звали только так. Правильно произнести его имя на гортанном островном наречии удавалось немногим, а осмеливались на это вообще единицы.

У Тьёльги же просто отсутствовало чувство самосохранения. Полностью. Он, как и сам Меченый, был родом с Холодных Берегов.

– За каждую лишнюю кварту веса я из тебя кварту мяса вырву, – вставая, сказал Меченый. Безо всякой угрозы в голосе или лице – просто констатировал факт. И тут же, не меняя тона, добавил: – Здравствуй, мастер.

Убийца повернулся, и Шендже испытал ещё одно потрясение: глубокие, рваные шрамы, уродовавшие левую половину его лица, превратились в почти незаметные, словно штрихами нанесенные, тонкие белые ниточки. Глубокий шрам от плети Каррока, по-прежнему пересекавший висок и щеку, резко контрастировал с ними.

Пытливый взор мастера, привыкшего работать с тонкими механизмами, выхватывал все новые и новые детали. Одежда – как и прежде, темная, но пошита из отличного сукна, застёжки и пуговицы – из черненого серебра. Тёмно-русые волосы с редкими нитями седины подстрижены по-воински коротко, но сама форма прически иная – так не стригли ни в Осколках, ни на островах. И ещё… было что-то ещё… Не так плотно сжатые губы? Чуть иной блеск в черных, как уголь глазах?