Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда...

Вы спросите, как же такое возможно? Возможно. Я уже упоминал об этом. Когда Вас повлекут на муку, и предсмертный ужас перехватит горло холодными пальцами, вспомните о тех, кто Вам дорог, о том, кого любите больше, чем себя. В любви черпайте силы, и тогда Вам достанет их, чтобы перенести и забыть любое страдание. Или, чтобы встретить смерть. Это очень трудно, но это возможно. Трудно, потому что для этого надо помнить о существовании смерти постоянно. Надо вырастить в себе привычку памяти смертной. Но многим ли за повседневной суетой достаёт мужества помнить смысл своей жизни, каждого её, так скоро утекающего, мгновения?

Вот поэтому среди урр-уу-гхай так мало воинов, тех, кого люди называют – урук, но правильно – уруугх [7] Множественное число от слова «воин». . Каждый из урр-уу-гхай умеет обращаться с оружием. Каждый из урр-уу-гхай может при необходимости превратить в оружие любой предмет. Но из сотни лишь один может сказать о себе: «Я – урагх» [8] Единственное число – «воин». . Это слово означает не просто «воин», его точный смысл – «живое воплощение войны». Этим словом можно назвать лишь того, кто всю свою жизнь обратил в пограничный камень на рубеже между жизнью и смертью.

Уруугх нетрудно выделить среди остальных урр-уу-гхай: каждый из них носит кривой, изогнутый клинок, а все остальные – прямые. Из-за того, что это отличие легко видимо простым глазом, уруугх люди иногда называют гвардией, особыми воинами. Но это ошибка. Они не особые воины. Они – воины. Все остальные лишь взяли в руки оружие.

Урр-уу-гхай едва ли не с рождения знают, что смерть и зло каждое мгновение жизни стоят у любого из нас за левым плечом. Не многие прошли до конца испытание урагха, но многие пытались его пройти и сохранили о нём память. Поэтому большинство урр-уу-гхай готовы к встрече с собственной смертью и умеют отказаться от сожаления о своей жизни. Но откуда такое умение могло взяться у маленького, слабого, беззащитного хоббита?

Я висел на крепко вбитых в столб кинжалах и всей кожей ощущал, как скользит по мне взгляд низкорослого палача. Как он оценивает и выбирает. Как прикидывает и рассчитывает. Коротышка ещё не начал ничего делать, а моё тело уже чувствовало предвестие боли там, где он останавливал взгляд. Только от одного этого ощущения мне хотелось кричать. И я кричал бы от переполняющего меня животного ужаса, кричал бы, задыхаясь и разрывая голосовые связки. Если бы мог кричать.

Коротышка не спешил. Из складок своей одежды он неторопливо извлёк маленький окровавленный клинок, уменьшенное повторение зубастого кинжала Гхажша, и стал задумчиво вертеть его в пальцах, думая о чём-то своём. Кинжал был не чёрным, как у Гхажша, а полированным. На боках этой серебристой рыбки играли багровые отблески факелов, и мой взгляд против воли притягивался к сверкающей стали, а сознание одну за другой представляло взору жуткие картины. С большим трудом мне удалось отвести глаза от этой пляшущей смерти.

Рука с кинжалом протянулась к моей шее, острое жало легонько царапнуло кожу, но резать меня коротышка не стал. Не в этом пока было его удовольствие. Зубом кинжала он зацепил ворот дерюжной безрукавки и осторожно, медленно потянул вниз. Ткань с треском поддавалась под железом, зуб иногда нежно касался кожи, и от этих еле заметных касаний меня начало трясти крупной дрожью.

– Сначала я срежу с тебя одежду, – улыбаясь, сообщил коротышка. – Потом кожу. Не всю сразу. Умереть тебе быстро я не позволю. Кстати, а почему ты не кричишь? Не стесняйся, все кричат. Рано или поздно. Если будешь кричать, тебе будет не так больно, и ты дольше проживёшь. Кричи. Зачем тебе терпеть боль? Кому и что ты хочешь доказать? Никто, ты слышишь, никто не придёт тебе на помощь. Никто даже не узнает, был ты терпелив или нет. Да даже если и узнает, кому до этого есть дело. Мир равнодушен. Одной смертью больше, одной меньше. Кто будет опечален твоей?

Он бы заставил меня кричать. Такому мастеру это было бы не трудно. Сразу было видно, что он любит пыточное ремесло и ему знакомы все пыточные тонкости. Верно сказал убитый обладатель пропитой хари: «Туго дело знает». Но его прервали.

Из темноты подошёл другой орк и молча встал рядом, почтительно склонив голову.

– Что ещё? – недовольно сказал коротышка, прекратив резать мою одежду.

– На кухне неувязка, – ответил орк, – дрова почти кончились. Осталось чуть, только шкуру опалить.

– Что у нас есть горючего?

– Связка старых копий, из тех, что тут валялись, тряпки разные, жира чуток. Но это всё для факелов.