Анджей Сапковский - Башня шутов

– А что мне до ее фалеров? Жениться на ней собираюсь, что ль?

– А мыслишка неплоха. – Гуон фон Сагар оторвал глаза от кубка. – Окрутись с ней, Буко. Raptus puellas [389]гораздо меньшее преступление, чем похищение ради выкупа. Может, тебе хозяин Стольца простит, если вы ему разом с невестой к ногам падете? Ему будет не с руки зятя на кол сажать.

– Сынок, – ведьмачье усмехнулась Формоза. – Ну, как ты на это?

Буко глянул сначала на нее, потом на чародея. Глаза у него были холодные и злые. Он долго молчал, играя кружкой. Характерная форма сосуда выдавала его происхождение, не вызывали сомнения также выгравированные по окружности сцены из жизни святого Войцеха. Это был кубок для мессы, приобретенный, вероятно, во время знаменитого нападения на хранителя библиотеки глоговской колегиаты в Троицын день.

– Я на это, – наконец процедил раубриттер, – охотно ответил бы: а что, господин фон Сагар, может, вы сами на ней оженитесь? Впрочем, вы же не можете, потому как – священник. Разве что вас от целибата освободил черт, которому вы служите.

– Жениться на ней могу я, – неожиданно сказал зарумянившийся от вина Пашко Рымбаба. – Она мне приглянулась.

Тассило и Виттрам фыркнули, Вольдан захохотал. Ноткер Вейрах глянул серьезно. Как бы.

– А и верно, – бросил он. – Женись, Пашко. Хорошая штука – с Биберштайнами родство.

– Э-эа! – крикнул Пашко. – А я что ль, хужее? Худоложный, что ль? Поскребыш? Рымбаба sum! Сын Пакослава. Пакославов внук. Когда мы в Великопольше и в Силезии хозяйновали, Биберштайны в Лужицах еще точно в болоте сидели средь бобров [390], тех, что с деревьев кору обгрызали и по-человечьи ни бэ ни мэ не говорили. Тьфу! Женюсь на ней, и точка! Двум смертям не бывать. Только надо б послать кого конным к родителю моему. Нельзя без отцовского благословения.

– Будет, – продолжал ехидничать Вейрах, – даже кому вас окрутить. Слыхал я, будто господин фон Сагар – духовное лицо. Может оженить вас хоть сейчас. Верно?

Чародей даже не взглянул на него, заинтересованный, казалось, исключительно вестфальской колбасой.

– Следовало бы, – сказал он наконец, – для начала спросить основную заинтересованную сторону. Matrimonium inter invitos поп contrahitur, женитьба требует согласия обеих сторон.

– Заинтересованная сторона, – хохотнул Вейрах, – молчит, a qui facet consentit, кто молчит, тот согласен. А других можно и спросить, почему нет? Эй, Тассило? Нет желания ожениться? А может, ты, Куно? Вольдан? А ты, уважаемый Шарлей, что такой тихий сидишь? Ежели все, так уж все! Кто еще желает стать, простите за выражение, нуптуриентом?

– А может, вы сами? – наклонила голову Формоза фон Кроссиг. – А? Господин Ноткер? Уж, думается мне, пора бы. Не хотите ль взять ее в жены? Не пришлась по вкусу?

– Пришлась, а как же, – сально ухмыльнулся раубриттер. – Но женитьба – могила любви. Поэтому я стою за то, чтобы ее просто-напросто коллективно оттрахать.

– Пора, вижу, – Формоза встала, – женщинам выйти из-за стола, чтобы мужам в их мужских шуточках и забавах не мешать. Пошли, девка, тебе тут тоже делать нечего.

Николетта послушно встала и отправилась как на заклание, горбясь, низко опустив голову. Руки у нее дрожали, глаза были полны слез.

«Все это было не более, чем показуха, – подумал Рейневан, сжимая под столом кулаки. – Ее смелость, бодрость, решительность – все была лишь видимость, притворство. Насколько же, однако, слабый и хрупкий этот пол, как же они зависят от нас, мужчин. Как зависят, чтобы не сказать находятся в нашей власти».

– Гуон, – бросила Формоза от дверей. – Не заставляй долго ждать себя.

– Да и я уже пойду, – встал чародей. – Притомился, слишком истощила меня идиотская скачка по лесам, чтобы дальше слушать кретинские разговорчики. Желаю компании спокойной ночи.

Буко фон Кроссиг сплюнул под стол.

Уход чернокнижника и женщин стал сигналом к еще более безудержному веселью и бурной попойке. Comitiva громко потребовала больше вина, служанки, подносившие напитки, получили полагающуюся им долю шлепков, щипков и тычков и, краснея и всхлипывая, побежали на кухню.

– После колбасы напиться вдосталь!

– Будем здравы!

– Долгих лет!

– Здравия, да подольше!

Пашко Рымбаба и Куно Виттрам, обхватив друг дружку за плечи, затянули песню. Вейрах и Тассило де Тресков присоединились к ним.

Meum est propositum in taberna mori

Ut sint vina proxima morientis ori;

Tune cantabunt letius angelorum chori;

Sit Deus propitius huic potatori!

Буко фон Кроссиг пьянел с трудом. С каждой кружкой он становился – на удивление! – все трезвее, от тоста к тосту делался все угрюмее, мрачнее и – опять же парадоксально! – бледнее. Он сидел хмурый, сжимая пятерней «позаимствованный» на мессе кубок и не спуская с Шарлея прищуренных глаз.