Анджей Сапковский - Башня шутов

– Стойте! Довольно! Немедленно прекратить!

Удары и пинки прекратились. Рейневан открыл один глаз.

Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. Его мучителей остановил грозный, сухой, неприятный голос и приказ худой как щепка немолодой женщины в черном платье и белой подвике [312]под жестко накрахмаленным точком. [313]Рейневан знал, кто это. Евфемия, старшая сестра князя Яна, вдова Фредерика графа Оттингена, после кончины мужа вернувшаяся в родные Зембицы.

– В Европе, которую я знаю, – сказала графиня Евфемия, – лежачих не бьют. Этого не допустил бы ни один известный мне европейский князь, господин брат мой.

– Он провинился, – начал князь Ян. – Поэтому я…

– Я знаю, в чем он провинился, – сухо прервала его графиня. – Ибо слышала. Я беру его под свою защиту. Mersi des dames. [314]Ибо льщу себя надеждой, что знаю европейские турнирные правила не хуже присутствующей здесь законной супруги рыцаря фон Стерча.

Последние слова были произнесены с таким нажимом и столь ядовито, что князь Ян опустил глаза и покраснел до самого обритого затылка. Адель глаз не опустила, на ее лице тщетно было искать хотя бы признаки румянца, а бьющая из глаз ненависть могла напугать кого угодно. Но не графиню Евфемию. Говорили, что Евфемия очень быстро и очень умело расправлялась в Швебии с любовницами графа Фридерика. Боялась не она, боялись ее.

– Господин маршал Боршнитц, – властно кивнула она. – Прошу взять под арест Рейнемара де Беляу. Ты отвечаешь за него передо мной головой.

– Слушаюсь, ясновельможная госпожа.

– Полегче, сестра, полегче, – обрел голос Ян Зембицкий. – Я знаю, что значит mersi des dames, но здесь гравамины [315]касаются весьма серьезного дела. Слишком тяжелы обвинения против этого юноши. Убийства, черная магия…

– Он будет сидеть в тюрьме, – отрезала Евфемия. – В башне под охраной господина Боршнитца. Пойдет под суд. Если кто-нибудь его обвинит. Я имею в виду серьезные обвинения.

– А! – Князь махнул рукой и широким жестом откинул лирипипу на спину. – Ну его к дьяволу. У меня тут дела поважнее. Продолжайте, господа. Сейчас начнется бургурт… [316]Я не стану портить себе впечатление и бургурта не пропущу. Позволь, Адель. Прежде чем начнется бой, рыцари должны увидеть на трибуне Королеву красоты и любви.

Бургундка приняла поданную руку, приподняла шлейф. Связанный оруженосцами Рейневан впился в нее взглядом, рассчитывая на то, что она обернется и глазами или рукой подаст знак. Надеялся, что все это лишь уловка, игра, фортель, что в действительности все остается по-прежнему и ничто между ними не изменилось. Он ждал этого знака до последней минуты.

И не дождался.

Последними покинули навес те, кто на разыгравшуюся сцену смотрел если и не с гневом, то с удовольствием. Седовласый Герман Цеттлиц, клодский староста Пута из Частоловиц, и Гоче Шафф – оба с женами в конусовидных ажурных хенниках [317], сморщенный Лотар Герсдорф из Лужиц. И Болько Волошек, сын опельского князя, наследник Прудника, владелец Глогувки. Последний, прежде чем уйти, особенно внимательно из-под прищуренных век следил за происходящим.

Разгремелись фанфары, громко зааплодировали толпа, герольд выкрикнул свое laissez les alleru aur honneurs. Начинался бургурт.

– Пошли, – приказал армигер, которому маршал Боршнитц доверил сопровождение Рейневана. – Не сопротивляйся, парень.

– Не буду. Какая у вас башня?

– Ты впервые? Хе, вижу, что впервые. Приличная. Для башни.

Рейневан старался не оглядываться, чтобы лишним волнением не выдать Шарлея и Самсона, которые – он был в этом уверен – наблюдают за ним, смешавшись с толпой. Однако Шарлей был слишком хитрым лисом, чтобы дать себя заметить.

Зато его заметили другие.

Она изменила прическу. Тогда, у Бжега, у нее была толстая коса, теперь же соломенные, разделенные посередине головы волосы она заплела в две косички, свернутые на ушах улитками. Лоб охватывал золотой обруч, одета она была в голубое платье без рукавов, под платьем белая батистовая chemise. [318]

– Светлейшая госпожа. – Армигер кашлянул, почесал голову под шапкой. – Нельзя… У меня будут неприятности.

– Я хочу, – она смешно закусила губку и топнула немного по-детски, – обменяться с ним несколькими словами, не больше. Не говори никому, и никаких неприятностей не будет. А теперь – отвернись. И не прислушивайся.

– Что на этот раз, Алькасин? – спросила она, слегка прищурив голубые глаза. – За что в путах и под стражей? Осторожней! Если скажешь, что за любовь, я сильно разгневаюсь.