Иван Кошкин - Илья Муромец.

— Нет, Илья Иванович, — ответил воин.

— Хитер Калин, — помрачнел Илья, — он, собака, лучшее войско напоследок приберегает.

Мимо шагом проехали возвратившиеся с погони киевляне, донельзя собой гордые. Поравнявшись с княжеским стягом, они нестройно завопили: «Слава!»

— Ну и у нас вон какие витязи еще в бою, можно сказать, не бывали, — усмехнулся князь и повернулся к гонцу: — Скачи обратно, добрый молодец, скажи Ратибору и Добрыне — жду их на совет. Будем решать, что завтра делать.

Алеша посмотрел на солнце, что садилось за леса и горы, и вздохнул: этот день остался за Русью. До самого вечера печенеги так и не вернулись, сторожи, посланные к устью Лыбеди, донесли: степняки ушли к Витичеву броду. Гонцы уже доложили, что Орда отбита везде — и у Сухой Лыбеди, и за Ситомлью. Они же дали горькую весть о гибели двух богатырей. Попович потер лоб, с Потаней он никогда не был по-настоящему дружен, но вот то, что больше нет веселого Соловья, — это не укладывалось в голове. Снизу, с дороги, донесся плач, и Алеша повернулся, чтобы посмотреть, кого там еще нашли. Киевские жены и дети, приехавшие на подводах собрать убитых, причитали по черниговцам, как по своим, и ведь пришли не только русские, вон две бабы-иудейки, старая и молодая, знать, мать и дочь, ведут к телеге под руки раненого воина, подсаживают, укладывают на сено, укрывают и идут за другим. А рядом сухонький старикашка в сарацинской чалме разложил прямо на землю ковер, выложил на него страхолюдные ножи и вырезает из живого тела наконечники стрел. Там варяжская жена вместе со славянкой — обе высокие, дородные, поднимают убитого черниговца, совсем молоденького, и несут осторожно, словно живого... Попович опять вздохнул — сегодняшняя победа встала тяжело. Час назад ему доложили, что нашли тело Горислава — страшно изрубленный и истоптанный воевода лежал, стискивая в смертельном объятии задушенного ольбера.

С соседнего холма донеслось тоскливое ржание — там, в стороне от остальных, уж два часа торчал Ушмовец. Судя по поникшим плечам и опущенной на грудь голове, юный богатырь спал в седле и, конечно, забыл напоить усталого коня. Это, слов нет, был непорядок, и Алеша, ухмыльнувшись, решил наказать товарища. Сняв с плеча рог, он подъехал к Яну и уже собирался дунуть тому в ухо, когда конь Ушмовца снова заржал, но не требовательно, а жалобно, словно плакал. И так тоскливо прозвучал этот лошадиный плач, что Поповичу вдруг стало страшно. Он закинул рог за спину и встряхнул богатыря за плечо:

— Просыпайся, Янко, смерть свою проспишь!

Плечо было словно каменное, Ушмовец не шелохнулся, и, чувствуя беду, Алеша схватил его за руку, схватил — и отшатнулся. Ладонь молодого богатыря была холодна, как лед. Не веря, Алеша осторожно поднял голову спящего витязя, и на богатыря страшно поглядели мертвые глаза Ушмовца. Алеша перекрестился, губы сами собой зашептали молитву — уж не колдовством ли извели витязя?! Собравшись с духом, он обхватил мертвого, чтобы снять с коня, и пальцы нащупали на левом боку Яна словно бы четыре маленьких пенька, обмазанных липким, липкой была и кольчуга. Уже догадываясь, что увидит, Попович положил товарища поперек седла — левый бок Ушмовца был пробит четырьмя стрелами, древки которых были обломаны у самого тела. Алеша понял — тяжелораненый молодой богатырь не сказал никому ни слова, боясь, что отправят из боя, но продолжал драться, лишь переломив стрелы, чтобы не мешали. И изойдя кровью, не стал звать на помощь, умер молча.

— Ах ты, Янек, Янек, — в горле встал комок, Бабий Насмешник всхлипнул, утер лицо рукавом. — Что ж ты молчал-то, Янек, мало нам Сухмана [85] См. ранее примечание о Сухмане. было...

Он прикрыл убитого своим плащом и слез с коня. Ведя Серка в поводу, Алеша спустился с холма и уложил тело на одну из подвод. Сегодня Застава потеряла трех богатырей.

Вдоль уложенных рядами, укрытых саванами тел шли попы — старые, некоторые совсем ветхие, кадили и неожиданно сильными голосами отпевали павших, даря последнее упокоение тем, кто сегодня сложил головы за стольный град и Русскую землю. Молодые священники, чуть не поголовно взявшиеся за оружие, служить не могли и стояли в стороне — в шеломах, в кольчугах поверх ряс, готовясь подхватить старших, если тех крепость телесная совсем оставит. Но старики, собирая последние силы, продолжали службу — мертвых надо предать земле, ибо кто знает, что будет завтра...

Илья подождал, пока закончится отпевание, и подошел к одному из священников — старенькому дедушке, судя по острому лицу — ромею. Встав на колени, богатырь наклонился, поцеловал руку попа и, глядя сверху вниз, попросил: