Эрик Эддисон - Червь Уроборос

Королева промолвила:

— Поведайте мне, зачем вы пришли?

Юсс ответил:

— Был мне явлен сон из роговых ворот, о королева Софонисба, и говорилось в нем здесь искать вестей о том, кого я больше всего жажду вернуть, от разлуки с которым душа моя томится в тоске весь этот прошедший год — о моем дорогом брате, лорде Голдри Блусско.

Слова застряли у него в горле, ибо при звуке этого имени прочные стены дворца затрепетали, словно листья в лесу под внезапным шквалом ветра. Цвета поблекли, будто кровь отхлынула от лица испуганного человека, и все стало бледного оттенка, как пейзаж, который можно увидеть ярким летним днем, полежав на спине с закрытыми глазами под жарким солнцем: все стало серым и неприветливым, все теплые цвета обратились в пепел. Потом из стыков камней пола, стен и колонн появились омерзительные маленькие существа: одни, словно кузнечики с человечьими головами и мушиными крыльями, другие, словно рыбы с жалами на хвостах, или толстые, как жабы, или извивающиеся, как угри с собачьими головами и ослиными ушами — отвратительные, чешуйчатые, мерзкие и неуместные в этом прекрасном дворце.

Кошмар минул. Цвета вернулись. Королева сидела с приоткрытыми устами, словно истукан. Потом она промолвила тихим дрогнувшим голосом, потупив взор:

— Господа, просите вы о необычном, с чем мне доселе не приходилось сталкиваться. Благородны вы, и я заклинаю вас не произносить вновь это имя. Во имя святых Богов, не произносите его вновь.

Лорд Юсс промолчал. Невеселы были его мысли.

В надлежащее время маленький стриж по приказу королевы проводил их в их спальные покои. И там, на больших, мягких и душистых ложах, они улеглись спать.

Юсс долго бодрствовал в неверном свете, и на сердце у него было тревожно. Наконец, он погрузился в беспокойный сон. Мерцание светильников смешалось с его снами, а сны — с мерцанием, так что он не знал, во сне или наяву видит он, как стены спальни расходятся в стороны, открывая дорогу лунному свету, и одинокая горная вершина поднимается, обнаженная, из моря сияющих под луной серебристых облаков. Ему показалось, что он обладает способностью летать, и полетел он к этой горе, и завис в воздухе, глядя с близкого расстояния на нее и на окружавшее ее кольцо призрачного огня. И на вершине горы он увидел подобие крепости или цитадели из позеленевшей от старости меди, иссеченной вековыми морозами и ветрами. На крепостных стенах собралась большая призрачная толпа мужчин и женщин, которые ни на миг не останавливались и то бродили по стене, вздымая руки вверх, будто вознося мольбу к хрустальным небесным светилам, то падали на колени у медных зубцов, закрывая лица руками, то таращились, будто лунатики, в пустоту перед собой. Одни казались воинами, другие своими дорогими одеждами напоминали придворных: правителей, королей и королевских дочерей, мрачных бородатых советников, юношей, дев и венценосных королев. И когда они двигались, и когда останавливались, и когда будто бы громко и горестно кричали, все оставалось безмолвно, как могила, а лица этих плакальщиков были мертвенно бледны, как у трупов.

Потом показалось Юссу, что он видит справа едва возвышающуюся над стенами медную башню с плоской обрамленной зубцами крышей. Он тщился закричать, но казалось, будто какой-то бес душил его, ухватив за горло, ибо не раздалось не звука. И в середине крыши, на каменной скамье склонилась некая фигура; подбородок покоился на могучей правой руке, а локоть опирался на подлокотник скамьи. Человек был закутан в пышный плащ из золотой ткани, а его массивный двуручный меч был подле него, тускло сверкая сердцевидной рубиновой головкой эфеса в лунном свете. Ничто в нем не изменилось с тех пор, как Юсс в последний раз видел его на своем корабле, перед тем, как их поглотила тьма; лишь румянец жизни будто покинул его, и чело его, казалось, было омрачено печалью. Его глаза встретились с глазами брата, но в них не промелькнуло узнавания, и он продолжал смотреть, будто вглядываясь в некую удаленную точку по ту сторону звездного света. Юссу показалось, что именно таким он и ожидал найти своего брата Голдри: не склонившим голову перед тиранией державших его в неволе темных сил, терпеливо бодрствующим, подобно богу, одинаково пренебрегающим жалобами тех, что разделяли его темницу, и угрозой окружающей его бесприютной ночи.