Эрик Эддисон - Червь Уроборос

Но лорд Юсс вновь вспомнил о словах королевы Софонисбы, что он должен увидеть своего брата в его собственном обличье, а всему прочему верить не следует, и подумал: «И это, это тоже иллюзия». И тогда он сказал:

— Если ты действительно мой дорогой брат, прими свое истинное обличье.

Но человек воскликнул будто бы голосом лорда Голдри Блусско: «Не могу, пока не спущусь с горы. Отнеси меня вниз, или проклятие мое останется на тебе навеки».

Лорд Юсс разрывался между состраданием, сомнением и удивлением, снова слыша взывающий к нему голос своего дорогого брата. Но он ответил:

— Брат, если это и впрямь ты, то подожди, пока я не взберусь на вершину горы к цитадели из меди, что видел я во сне, дабы убедиться наверняка, что ты не там, но здесь. Тогда я вернусь и помогу тебе. Но пока я не увижу тебя в твоем собственном обличье, не буду я доверять ничему. Ибо я явился сюда с края земли, чтобы вызволить тебя, и не поставлю все на один сомнительный бросок, лишившись столь многого и столь многое подвергнув опасности ради тебя.

И с тяжелым сердцем он вновь схватился за эти черные скалы, обледеневшие и скользкие под его руками. Тут раздался жуткий крик: «Возрадуйтесь, ибо этот смертный безумен! Возрадуйтесь, ибо не настоящий друг тот, кто бросил своего брата в беде!» Но Юсс продолжал взбираться, и, через некоторое время оглянувшись назад, увидел, что на месте мнимого человека извивается отвратительная змея. И он был рад, насколько можно радоваться на этой горе горя и отчаяния.

И вот, когда силы его почти иссякли, а день опять перешел в ночь, он взобрался на последние утесы перед пиком Зоры. И он, что всю свою жизнь пил вдоволь из родника радости существования, великолепия и чуда жизни, еще сильнее и глубже ощутил в своей душе то одиночество и темный ужас, которые впервые вкусил за день до этого, в первый раз увидев вблизи Зору, когда летел сквозь холодный и насыщенный предзнаменованиями воздух, и сердце его зашлось от боли.

И вот он добрался до огненного кольца, что опоясывало вершину горы. Он был уже по ту сторону страха или жажды жизни и пошел через огонь, будто это был порог его собственного дома. Голубые язычки пламени умирали под его шагами, давая ему дорогу. Медные ворота стояли, распахнутые настежь. Он вошел, он поднялся по медной лестнице, он остановился на том верхнем ярусе, что видел в своих снах, он будто во сне посмотрел на того, в поисках кого пересек владения мертвых: на лорда Голдри Блусско, несшего свой одинокий дозор на нечестивой вершине Зоры. Нисколько не изменился Лорд Голдри, ни на волосок, по сравнению с тем, когда Юсс видел его той первой ночью в Коштре Белорн, столь давно. Он полулежал, облокотившись на медную скамью, подняв голову, вперив взгляд словно бы куда-то вдаль, всматриваясь в пучины за звездным сиянием, будто ожидая конца времен.

Он не обернулся на приветствие своего брата. Юсс подошел и стал возле него. Лорд Голдри Блусско не шевельнул и веком. Юсс заговорил снова и коснулся его руки. Она была окостенелой и походила на ощупь на сырую землю. Ее холод пронзил тело Юсса и поразил его в самое сердце. Он сказал про себя: «Он мертв».

При этом ужас окутал душу Юсса подобно безумию. Он испуганно огляделся вокруг. Туча поднялась над вершиной горы и пеленою повисла над ее наготой. Ледяной воздух, словно дуновение из могилы всего мира, необъятные и пустые стены туч, неясные и отдаленные образы, скованные снегом и льдом, безмолвные, одинокие, бледные, будто горы мертвых, — все было так, будто открылось дно мира, обнажив истину: извечное Ничто.

Чтобы не впустить ужас в свою душу, Юсс обратился воспоминаниями к славной земной жизни, к тем вещам, которые были ему дороже всего, к мужчинам и женщинам, которых он больше всего в жизни любил, к битвам и победам его возмужания, великим празднествам в Гейлинге, золотым летним полдням под вестмаркскими соснами, утренней охоте на высокогорных вересковых пустошах Миланда, ко дню, когда он впервые сел на коня, весеннему утру на усеянной примулами опушке, выходившей к Лунному Пруду, когда его крошечные смуглые ножки были не длиннее его теперешнего предплечья, а его любимый отец придерживал его за ногу, когда он ехал верхом, и показывал ему, где белка устроила свое гнездо на старом дубе.

Он наклонил голову, словно уворачиваясь от удара: столь явственно послышалось ему, как что-то внутри него кричит высоким и громким голосом: «Ты ничто. И все твои желания, воспоминания, мечты и любовь — ничто. Крохотная мертвая мокрица была бы полезнее тебя, если бы не была таким же ничем, как и ты. Ибо все есть ничто: и земля, и небо, и море, и все, кто там живет. И не утешит тебя иллюзия, что, когда ты исчезнешь, все это продолжит существовать, звезды — вращаться, месяцы — сменять друг друга, люди — стареть и умирать, а новые мужчины и женщины — жить, любить, умирать и быть забытыми. Ибо что в том тебе, который будет подобен задутому пламени? И все сущее на земле и на небесах, все прошедшее и будущее, вся жизнь и смерть, и сами элементы пространства и времени, бытия и небытия — все будет ничто для тебя, ибо ты будешь ничем, навечно».