Эрик Эддисон - Червь Уроборос

— Твой брат Карго лучше всех подходит для этого. Ростом он примерно с нее и пока безбород по причине своей юности. Иди и отыщи его. Передай ему слово в слово все то, о чем мы с тобой говорили. Кориний относится ко мне слишком подозрительно, чтобы нынче вечером спустить с меня глаз. Потому вам, сыновьям Корунда, и достанется выполнить эту задачу; я же, оставшись подле него, возможно, смогу удержать его здесь, в зале, пока все не будет сделано. Иди же, и пусть вам сопутствуют мудрость и стремительность.

Леди Мевриан, удалившись в свои собственные покои в южной башне, уселась у восточного окна, смотревшего через сады и озеро, через заливы Стропардона и темные холмы Эстмарка, на величественные горные цепи, что нависали вдали над Мосдалом, Мюркдалом, Темноречьем и внутренним морем Ущельным. Последние отблески дня еще не угасли на высочайших пиках: на Железном Клюве, на мрачной стене Скарты и на отдаленной двойной вершине Дины, что виднелась за невысоким хребтом Мосдала в ложбине Невердальского Горла. За ними по небосклону катилась колесница тихой Ночи: священной Ночи, матери Богов, матери сна, ласковой покровительницы всех живущих в поле пташек и зверьков и изможденных сердец, но также и мать внебрачных детей, испугов, изнасилований и ночных убийств.

Мевриан сидела там, пока все вокруг не скрыла темнота, а небо не замерцало звездным светом, ибо оставался еще час до восхода луны. И она молилась леди Артемиде, называя ее тайными именами:

— Богиня и дева непорочная и святая, триединая Богиня на небесах и божественная Охотница на земле, чье жилище в скрытых бессолнечных местах под землей озирает обширные владения мертвых, спаси и сохрани меня, свою служанку.

Она повернула на пальце кольцо и начала рассматривать его камень в сгущающемся мраке. Это был хризопраз, который прячется на свету и становится видимым в темноте, похожий ночью на язык пламени, а в дневное время бледно-желтый. И вот он замерцал изнутри, будто тысяча золотых искр заплясала и закружилась в камне.

Пока она размышляла, как правильнее истолковать это внезапное и непривычное сияние в хризопразе, появилась одна из ее служанок, принесшая свечи и сказавшая:

— Двое витчландских лордов хотят поговорить с вашей светлостью наедине.

— Двое? — переспросила Мевриан. — Это успокаивает. Кто они?

— Ваше высочество, они высокие и худощавые. Темны их намерения. Они ведут себя сдержанно, словно мыши, и трезвы, что весьма похвально.

Мевриан спросила:

— Это лорд Гро? Есть среди них такой, с большой черной курчавой и обильно надушенной бородой?

— Ваше высочество, я не заметила, чтобы кто-либо из них носил бороду, — ответила женщина, — И имен их я также не знаю.

— Что ж, — промолвила Мевриан, — впусти их. А сама вместе со своими товарками останься со мной, пока я принимаю их.

Все было сделано, как она велела. И в покои вошли двое сыновей Корунда.

Они уважительно поприветствовали ее, и Хеминг произнес:

— Дело наше, милостивейшая госпожа, предназначено лишь для твоих ушей, если тебе будет угодно.

Мевриан приказала своим служанкам:

— Заприте двери и ждите в передней. А теперь, господа мои… — сказала она и замолкла в ожидании.

Она сидела боком в оконном проеме, меж светом и тьмой. В сиянии освещавших комнату хрустальных светильников ее волосы казались темнее, чем сама ночная темнота снаружи. Изгиб ее покоившихся на коленях белых рук был подобен молодому месяцу, нарождающемуся в лучах заката. Легкий южный ветерок принес издалека, из-за полей и виноградников, шепот моря, что даже в тихую погоду неустанно вздымается среди гротов Стропардона. Казалось, облекшие Демонланд море и ночь задохнулись от возмущения тем, что Кориний, уже считавший себя безраздельным властелином предмета своих желаний, задумал совершить в Кротеринге этой ночью.

Братья стояли в замешательстве перед такой необыкновенной красотой. Хеминг глубоко вдохнул и заговорил:

— Госпожа моя, сколь бы невысоким ни было твое мнение о нас, витчландцах, прошу тебя, будь уверена, что я и мой родич пришли к тебе сейчас с чистым сердцем, чтобы оказать тебе услугу.

— Принцы, — промолвила она, — Едва ли вы могли бы винить меня, если бы я в вас усомнилась. Но, поскольку дни мои прошли не среди предателей и плутов, но среди тех, чьи руки чисты, а поступки открыты, то даже после того, что я вынесла этим вечером, сердце мое не поверит, будто в Витчланде не осталось учтивости. Разве не впустила я Кориния, открыв ему свои ворота, твердо веря, что он окажется королем, а не ненасытным волком?