Мария Захарова - Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

Подоспевший Тримс попытался ухватить возлюбленную Антаргина за руки, но с женских губ сорвался оглушительный вопль, заставивший тресаира отпрянуть в испуге. Крик перешел в рычание, когда Лураса бросилась на Сальмира с намерением укусить. Мужчина позволил зубам сомкнуться на предплечье, свободной рукой прижав дрожащее тело к своей груди.

- Ш-ш-ш, хватит. Его нет там, слышишь. Нет больше, - шептал он в светловолосую макушку разъяренной женщины. - Не нужно туда идти. Там только печаль. Больше ничего. Ничего для тебя.

Его тихий шепот врывался в нее, неумелой рукой проходясь по натянутым струнам души. От этих звуков плакало сердце, разгоняя кровавые слезы по содрогающемуся телу. Вместе с ними переставала существовать она сама, ощущая все ближе подступающие холод и пустоту.

- Пусти. Прошу, пусти, - чуть слышным выдохом попросила женщина, на миг окаменев в его руках.

- Раса…

- Пусти… Пусти. Я чувствую, он там. Ждет. Пусти, Сальмир. Прошу… Я нужна ему. Нужна…

Она всхлипывала через слово. Билась лбом в его грудь в такт сумасшедшим ударам сердца. Цеплялась за его плечи, словно именно они держали ее на ногах.

- … не понимаешь. Ты не понимаешь. Он обещал. Обещал… всегда вместе. Всегда…

Раса сорвалась на хрип. Шмыгнула носом, в отчаянии затрясла головой. Внутри нее гомерически хохоча, прыгало и кривлялось злополучное "нет". То самое "нет", что когда-то сорвалось с губ, навсегда лишив возможности увидеть дорогие черты. Его издевательский гогот сводил с ума, вытравливая последние крупицы надежды, что еще оставались в ней. Говоря, что конец предрешен, и назад пути уже нет.

- Нет… нет, нет… Нет! - стуча зубами от боли и страха, заторопилась женщина. - Антаргин не может обмануть. Нет… Он дождется! Слышишь! Он обязательно дождется! Пусти!

Она вновь кричала и билась в руках Сальмира, пытаясь обрести свободу.

- Ты же знаешь его! Ты друг! Друг! - слова подтверждались тычками кулачков, как будто она пыталась вбить их в него, единственным доступным способом доказать собственную правоту. - Он дождется! Он обещал! Пусти-и-и…

Безумный взгляд, которым она смотрела на дверь за его спиной, дорожки слез на щеках, искаженное горем лицо, то, как она говорила, будто пыталась удержать слова, будто боялась отпустить их, сломили калерата. Сальмир посторонился, поняв, что пока не увидит своими глазами, не поверит. С натужным щелчком открылся замок. Под стон петель дверь подавалась внутрь комнаты. Крепко держа Лурасу за талию, готовый в любой момент поймать хрупкое тело, мужчина позволил ей заглянуть в покои Перворожденного.

Раса вздрогнула. В сомнении затихла. Не видя, посмотрела на него пустыми глазами, а затем с недюжинной силой рванулась из мужских рук, отчего Сальмир покачнулся и отступил назад. Вместе они шагнули в комнату. Вместе ступили в полосу сумеречного света, льющегося из окна. Одновременно увидели распростертое на полу тело. Но только Лураса с надрывным криком "Антаргин" устремилась в неподвижному мужчине. Облако пыли, поднятое ею с пола, взметнулось ввысь, вторя жалобному "люблю", сорвавшемуся с бескровных губ, когда женщина рухнула на колени рядом с тем, чье сердце билось в ее груди. С ним единственным, ради встречи с которым она появилась на свет.

Ее призрачный всадник! Ее любимый! Ее единственный! Отец ее сына, суть ее самой! Антаргин!

Накинув на плечи шаль, Милуани подошла к окну. Несмелое солнце еще не коснулось дворцовых стен, но уже осветлило небо, раскрасив бескрайнюю глубину нежно-лиловыми цветами. Отчего-то вспомнилась сверкающая голубизна Дивейского моря. Сердце сжали тиски печали. Она так давно не видела искрящуюся гладь.

Когда-то дочь вейнгара любила бескрайние синие просторы. Любила смотреть на водяной простор из окон вейнгарского дворца. Любила шушукаться с Лурасой и вешаться на шею Матерна. Когда-то они были счастливой семьей. Трое - против всего мира.

Сейчас Луани редко вспоминала о прошлом. Закрытая свадебная карета, увезшая ее в новую жизнь, оставила позади все прелести прошлого. Смех сестры, назидания брата, строгая привязанность отца исчезли в невозвратной дали и, подернувшись дымкой былого, превратились в красочную иллюзию.

Изредка Милуани спрашивала себя, как быстро она очерствела средь грубости и жажды наживы, насквозь пропитавшей эргастенское племя. И не могла ответить. Не находила, где искать.

Казалось, что грудь ее опустела в тот миг, когда отец в прощальном жесте поднял руку. Или когда брат, приобняв, объявил, что принцепс выбрал в суженые старшую сестру. И то, и другое с одинаковой силой сокрушило ее. Отречение одного и предательство другого - вместе они отобрали ее дом, лишили счастья. Отослали в неизвестность, которая долгое время измывалась над потерянным ребенком, каковым Луани ощущала себя вдали от близких.