Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени

— Может, ты и права, — отзывается Линхи. — У меня просто нет такой статистики — между нами, мужиками, как-то не принято на этом заостряться, а из Жриц я знаю тебя да Ярри.

— Так вот тебе статистика, если хочешь. Начну с себя, любимой: до этой жизни у меня было три, в которых была возможна инициация. Жизнь первая: единственная дочь в семье, заброшенный замок в горах, мать, естественно, не пережила моего рождения, отец повредил позвоночник и тоже не зажился на свете. В двадцать один — полный разрыв со всем окружением детства. Номер второй: семья бродячих артистов, уже к четырнадцати годам — круглая сирота. Что характерно, в той жизни я своих предков нежно любила. Наконец, дубль третий: мать, исключительно благоразумная дама с огромными деньжищами, рождает меня через искусственное оплодотворение и в дальнейшем делает все, чтобы я слиняла от нее в шестнадцать лет. Про теперешнюю жизнь ты знаешь, так что повторяться не стану.

— У меня было почти так же, но я привык считать, что это производная моего скверного характера…

— Хорошо. У Таолла характер скверный?

— Скажешь тоже! Таолл чуть ли не самый положительный из нас!

— Вот тебе та его жизнь, когда произошла инициация, — прямо-таки вариант легенды о короле Артуре. Кто его отец, толком не знала сама матушка; вскоре после рождения взят на воспитание добрыми людьми, от приемной матери сбежал в те же шестнадцать по совершенно левым причинам. К тому же трижды любил — и ни с одной из трех даже близок не был. А взять наших Жриц: Лайгалдэ отнята у матери десяти лет, а потом и вовсе жила в чужом теле; Тали в пять лет осталась без матери, в двенадцать — без последнего близкого человека из семьи, в тринадцать ушла к черту на рога по Закону Истока; Орэллан…

— А Ярри в той инкарнации, где я был ее сыном, — перебивает Линхи, — тоже об отце и понятия не имела, мать потеряла в год, а в двадцать была изгнана своим кланом…

— Вот видишь! Кстати, тут мы уже перешли к другому аспекту того же вопроса: плохо у нас не только с ближними по крови, но и с ближними по выбору. Всех нас систематически бросают любимые люди — как мужчин, так и женщин, — последнюю фразу я произношу с каким-то странным садомазохистским удовлетворением. — А что до детей, то в половине случаев отцы даже не подозревают о том, что где-то растет их чадо, а матери либо отдают детей на воспитание, либо рано или поздно получают от них плевок в морду.

— Ну, так бывает далеко не всегда…

— А вот в тех случаях, когда так не бывает, ребенок в конечном счете тоже оказывается новой инкарнацией кого-то из членов Братства. Ты и Ярри, Таолл и Тинка… я и Ливарк Тах-Серраис, как ты только что узнал…

— Убедила, — кивает головой Линхи. — Но этому должно быть какое-то объяснение…

Я закусываю губу.

— Над этим я много думала… Знаешь, мне известно не менее восьми версий христианства в разных Сутях, и абсолютно в каждой присутствует такая мысль: кто хочет идти за Светом, должен оставить отца и мать своих. Но ведь не мог сказать такого Тот, кто призывал любить ближних своих и спасал мир Любовью! А потом я поняла: нельзя оставлять Тени заложников. Когда с тобой не могут ничего поделать, под угрозой оказываются те, кого мы любим. Поэтому и бывает у нас полная гармония лишь с теми, кто не слабее нас… Отсюда же и наши внутренние взаимоотношения: все мы хорошо знаем, кто есть кто, но даже перед самими собой делаем вид, что этот хороший человек тут ни при чем, он просто мой приятель, а не Жрица и не Поборник!

— Значит, если по той или иной причине мы не в силах оторваться от того, кого любим…

— Нам помогают. Я ведь помню и свои жизни в любви и согласии с семьей — и так совпадает, что тогда я не искала странного. Точнее, мои внутренние потребности были не меньше, но как-то удовлетворялись каждодневно и без эксцессов.

— Я тоже припоминаю нечто подобное. Наверное, такие жизни даются нам как передышка…

— Давались. Теперь, после инициации, ничего подобного уже не будет, — ярость отчаяния снова стискивает мне зубы. — Уже нет!

— Ну вот ты сама все себе объяснила, — руки Линхи заняты мною, и единственный утешающий жест, который сейчас доступен ему — слегка потереться головой о мое плечо. — Я всегда верил в силу твоих мозгов. А раз все именно так и изменить мы ничего не можем — остается принять дела в таком виде, в каком мы их нашли, и не впадать в грех отчаяния.

— Это будет очень непросто, — я стараюсь улыбнуться через силу. — Но я попытаюсь.