Amargo - Хороший ученик

Тао резко замолчала.

— А что именно тебя интересует? — спросила она.

Я подумал, что она сказала не все, что могла или хотела, и проговорил:

— Меня интересует, что происходит с последним фрагментом души после смерти тела.

— Это все хотят знать, — Тао слегка усмехнулась. — Но подобные вопросы — из области спекуляций. Невозможно проверить. Хотя, — согласилась она, — я знаю недостаточно, чтобы говорить такое с уверенностью. Может, кто‑то и проверял.

— Пусть будут спекуляции.

— Ладно. Но никаких особых откровений ты не услышишь. Все сводится к тому, может ли такая душа восстановиться и развиваться дальше, либо где‑то там, — Тао неопределенно помахала рукой, — либо в новом теле.

— Как она может восстановиться? — спросил я. — И где она в это время находится?

— Здесь не слишком много версий, — Тао покачала головой. — Считается, что если фрагмент поврежден несильно, как это чаще всего и бывает, он сохраняет самосознание, и тогда его перспективы достаточно оптимистичны. Но все же это только гипотеза: никто толком не знает, что там происходит даже с нормальными душами…

— А если фрагмент сильно поврежден? — спросил я.

— Может, он начинает воплощаться в животных? — предположила Тао. Я засмеялся.

— Ладно, ладно, — слегка обиженно проговорила Тао. — Кстати, есть и такой вариант, так что нечего… — Она потерла ладони о сфинкса, словно греясь. — Самая распространенная версия — это что остаток души превращается в астрального вампира, астральную пиявку или еще какое‑нибудь существо, которое умеет собирать и накапливать энергию. А когда он достаточно восстановится, чтобы начать соображать… там уж как получится. Может пойти дальше, а может остаться вампиром.

— Вампиром, который помнит свое человеческое прошлое, — уточнил я.

— Более или менее, — сказала Тао. — Обычно такие существа обитают на кладбищах, где захоронены их тела. Ну и во снах, конечно. Но если ты собираешься с кем‑то из них пообщаться, у тебя вряд ли получится.

— Почему?

— Потому что они бестолковые. Просто примитивные сгустки энергии, которые кормятся человеческими эмоциями. Ты не сможешь отличить одного вампира от другого — точнее, не сможешь отличить обычного вампира, который, как говорится, таким рожден, от фрагмента человеческой души, который доводит себя до ума. — Тао усмехнулась своему каламбуру.

— А если он уже начал себя осознавать?

Тао колебалась, потом спросила:

— Ты правда хочешь найти чей‑то остаток?

— Сам не знаю, — признался я. — Просто у меня возникла безумная мысль, и я хочу убедиться, что это неправда.

Тао молчала, вцепившись в сфинкса и явно чувствуя себя неуютно. Наконец, она подняла на меня глаза и нерешительно спросила:

— Это как‑то связано с Каном?

Такого вопроса я ожидал еще в начале разговора, когда Тао делала свои выводы, но все равно начал заводиться, предчувствуя, куда нас это может увести.

— Допустим, связано, — огрызнулся я.

Тао подумала и сказала:

— Вампир — это слишком простое объяснение. Обычного паразита врач бы выявил. Но даже если к нему прицепился чей‑то фрагмент, он бы просто кормился эмоциями…

— А если это уже не фрагмент? — спросил я. — Если он восстановился и осознал себя?

Тао взглянула на меня как на сумасшедшего.

— Ты что, считаешь, что Кан одержим?

— Не знаю, — повторил я. — Но такая версия многое объясняет.

— Она объясняет только твое нежелание взглянуть правде в глаза, — быстро произнесла Тао.

— Не начинай, — разозлился я. — Не желаю слушать твои лекции по психологии! Лучше вернемся к крестражам. Расскажи о якорях. Насколько они разумны, пока остаются в предметах?

Тао мученически вздохнула, но к крестражам вернулась.

— Якоря — это вроде шахматных программ, но не сам шахматист. Закон вероятности не позволит якорю, каким бы разумным он ни казался, воплотиться в человеческом теле. Что‑нибудь обязательно произойдет, чтобы это предотвратить.

— Слишком много я слышу о законе вероятности, который сначала чего‑то не позволяет, а потом это случается, — пробормотал я. Тао сказала:

— Кстати, ты знаешь, что маг, разделивший душу, может восстановить ее еще при жизни? Для этого надо по–настоящему искренне раскаяться. Самое интересное, что парочка таких чудаков действительно есть. То есть была. Почти сразу после своих раскаяний они умерли.

— Чудаков? — переспросил я. — Раскаяние, по–твоему, чудачество?

— Ну, если ты встал на путь, то должен идти по нему до конца. Каким бы он ни был — и путь, и конец.