Элизабет Кернер: Малый драконий род

Последнее меня заинтересовало.

— И каким же образом ты это сделаешь? Способности твои достойны восхищения, сердце мое, и ты не перестаешь меня удивлять, но все-таки и во мне сохранилась еще часть моей былой силы. Сомневаюсь, что ты сумеешь вырваться из моих объятий.

— Не все решается только силой, — ответила она, и тут я вскрикнул. Она едва коснулась меня пониже ребер, однако ощущение было крайне необычным, и мне пришлось выпустить ее.

— Что это ты сделала? — принялся допытываться я. — Что это было?

Она принялась смеяться, долго и громко. Не в силах удержаться, я присоединился к ней, хотя и ведать не ведал, что именно так ее развеселило. Смех ее был полон радости — сильной, лишавшей меня всякой способности к сопротивлению.

— Вот уж не думала! — наконец ухитрилась она выговорить. — Неужели драконы так боятся щекотки?

— Щекотки? — я попробовал произнести незнакомое мне слово.

— Да, щекотки. Вот такой, — вновь протянув ко мне руки, она еще раз заставила меня неестественно задергаться. Я решил, что перенять этот навык было бы весьма полезно, и попробовал то же самое проделать с ней. По-моему, у меня неплохо получилось: она вновь расхохоталась. После нескольких очень приятных мгновений она остановила меня поцелуем и сказала, что мы сможем утолить прочие свои побуждения после захода солнца, потом встала и поспешила одеться.

Я гордился своими небольшими достижениями. Одежда уже не казалась мне столь ужасной, как прежде. Теперь она была вполне привычной, и кожа моя давно приноровилась к ткани, так что я уже не поднимал вой только из-за того, что приходилось каждый день одеваться. Когда по пути сюда мы проезжали через одно из больших поселений к северу от Корли, я ухитрился отыскать себе сапоги по размеру, и после этого, как ни удивительно, ноги мои — сбитые и покрытые волдырями — довольно быстро зажили, не понадобился даже целитель. Это привело меня в восторг. Прежде мне и невдомек было, что гедри, к которым я теперь себя причислял, способны настолько быстро исцеляться без посторонней помощи. Нам, кантри, для исцеления требуются месяцы, а то и годы — все зависит от того, насколько серьезны раны, — и чтобы наши тела могли восстановиться, мы вынуждены впадать в вех-сон. Это может показаться существенной слабостью — вообще-то, вех-сон и есть единственная и самая большая слабость кантри — он отнимает много времени; однако нас это не слишком волнует, поскольку народ наш является долгожителем, да к тому же мы настолько хорошо защищены броней, что редко получаем тяжелые раны.

Я вздохнул, и Ланен сейчас же повернулась ко мне.

— Что печалит тебя в столь ясный день, любовь моя? — спросила она, усевшись на постель, чтобы зашнуровать подбитые мягким мехом башмаки.

— Ах, дорогая, я все еще принадлежу двум мирам, — ответил я. — Стоит мне лишь на мгновение подумать о своем народе, как я уже говорю себе не «они», а «мы», не успев и глазом моргнуть. Я счастлив быть человеком, поверь, однако сердцу моему требуется время, чтобы привыкнуть к этому.

Она приблизилась ко мне, пока я одевался, и одарила меня звонким поцелуем.

— У твоего сердца есть столько времени, сколько ему надобно, любовь моя. Ведь, пока оно привыкает, ты все равно рядом со мной.

Проворно подскочив к сундуку, что стоял подле стены, она вынула из него длинное одеяние из толстого сукна ярко-синего цвета.

— Там снаружи холодно, так что тебе понадобится вот это. Может, еще одну рубашку?

— Нет, благодарю, — ответил я. — Суконник я надену, но больше никакой одежды не требуется. Мне и так чересчур тепло.

— Слушай, Вариен, а ты уверен, что ты и впрямь человек? — спросила Ланен с усмешкой. — По-моему, ты похож на человека лишь снаружи, а внутри ты все тот же кантри. Ты не пробовал извергать пламя?

Я рассмеялся.

— Пробовал. Потом целый час говорить не мог. — Я схватил ее и привлек к себе. — Я полностью человек, дорогая. Может, ты хочешь, чтобы я тебе это доказал?

Вновь нежно поцеловав меня, она отстранилась и потянула меня за собой.

— Не сейчас, муж мой! Обуздай свой порыв. Я же говорю тебе: зимой солнце редко сияет подолгу. Давай выйдем из дому — день-то какой чудесный! Потом докажешь мне все, что захочешь, но если я вскорости не выйду наружу, то выйду из себя!

Каким бы пустяком ни казалось это обстоятельство, оно вновь напомнило мне, насколько коротка жизнь у народа, к которому я теперь принадлежал. Столь короткий срок, точно один удар сердца, — так недолго мы с Ланен будем вместе, так мало суждено мне прожить — а ведь изначально мне было отмерено, возможно, еще целое тысячелетие!