Redhat - Жизнь замечательных братьев

— То есть, если в сундук запихнут меня, это будет незначительная потеря? — процедил вервольф.

— Рем, ты начинаешь вести себя совсем как твоя подружка! Кстати, если не будешь стараться, не исключено, что завтра марш Мендельбаха зазвучит для нее и кое–кого другого!

— Мне все равно, — пробормотал Люпин, но так тихо, что погруженный в орденские заботы Хмури этого не услышал.

— Ладно, драклы с тобой, давай повторим план еще раз: ты аппарируешь на границу их владений, прикидываешься пьяным, раненым или больным, или все вместе, проникаешь в замок и освобождаешь Тонкс! При этом максимально избегай контакта со старшим Лестрейнджем или Беллатрикс – попроси помощи у какой‑нибудь дряхлой эльфийки. Если понадобится, Рем, я даже прикрою твое Империо. Бери плащ, будем репетировать еще раз!

— Аластор, все равно ничего не выйдет! – устало запротестовал Ремус, поднимая тяжелую одежду. – Уф, откуда ты вообще достал это снаряжение? Его шили на полугиганта?

— Это одежка одного тамошнего покойничка – эльф–агент выкрал из архива аврората, мне теперь путь туда закрыт, — отмахнулся Хмури. – Ремус, не отвлекайся! Граница аппарации, сдается мне, у замка узкая… правда, этот наиважнейший момент в свидетельстве Тонкс упущен. Знаешь, я думаю, тебе все же стоит взглянуть на воспоминания Нимфадоры.

— Я и так могу себе представить, о чем они ворковали, — проворчал вервольф, поправляя за поясом волшебную палочку.

— Не будь столь самоуверенным – бдительность превыше всего!! – строго одернул соратника Хмури. — Разумеется, я могу вкратце пересказать тебе эту слезливую сказочку про папашу, коня и кнут, но не это главное. Хорошенько рассмотри комнату; думаю, именно это — спальня… то есть, камера Тонкс, — Люпин не ответил, и Шизоглаз чуть было не проклял себя за бестактность. – Дракон меня пожри, Рем, там действительно нет… ничего такого, временами вообще туманные пятна или путаница. Помещение темное, но кое–какие зацепки есть… к тому же, не мешает тебе поближе взглянуть и на свой «оригинал», — подытожил старый мракоборец. Люпин обреченно вздохнул – от невыполнимой миссии, судя по всему, было уже не отвертеться. Он раздраженно оттянул колючий воротник под ненавистной бородой и подошел к угловому столику, где в глубокой емкости кружились серебристые вихри.

Окунув голову в думоотвод и провалившись во мрак, Ремус инстинктивно прикрыл глаза рукой – в темноте болезненно–ярким пятном мигал экран колдовизора. Прищурившись, оборотень попытался хоть что‑то разглядеть – свет экрана выхватывал угол старомодного кресла, на котором лежала кучка одежды, край дивана и покрытый тонким ковриком пол. Справа в глубине комнаты висел странный мерцавший шар; присмотревшись, Люпин понял, что это отражение колдовизора в чем‑то полированном – круглом и более мутном, чем обычное зеркало. Видимо, именно эта деталь показалась Хмури важной, но оборотень не мог взять в толк, как попросить служанку отвести его «в комнату с колдовизором и отражением на стене», и не выглядеть при этом подозрительным идиотом. Ремус осторожно двинулся в сторону «зеркала», но тут экран потух.

Несмотря на то, что это были всего лишь воспоминания, Люпину стало не по себе. Темнота Пожирательского замка так же отличалась от мрака Запретного Леса или коридоров Хогвартса, как ночной кошмар от спокойного сна. В чернильной тьме вервольфу чудилось, что неведомой высоты потолок грозился обрушиться, с карнизов и стропил вот–вот полетят стаи летучих мышей, а бушевавший за окнами шторм ворвется в комнату, сметая все на своем пути. Похолодев, Ремус прислушался, но давящую тишину не нарушало ничего, кроме тиканья часов. Затем на диване послышалось шуршание и возня, и зажегся голубоватый Люмос.

Оборотень невольно сделал шаг вперед. Последние три года они встречал Тонкс чуть ли не каждый день, но теперь словно впервые увидел ее. В мягком свете курносое личико Нимфадоры приобрело бледность и резкость, но в четких линиях рта, тонких бровей и чуть наморщенного лба не было и признака повседневной показной беззаботности или аврорской деловитости. Подобное выражение лица Ремус видел лишь однажды, в далекой школьной юности, когда директор Дамблдор вызвал его в кабинет после особенно тяжелого полнолуния. В ту ночь Люпин вел себя более агрессивно, чем обычно – бросаясь на стены Визжащей Хижины, он серьезно поранился. Мадам Помфри залечила глубокие порезы, но Альбус счел нужным побеседовать с Люпином наедине. Он смотрел на Ремуса взглядом, полным такого сострадания, серьезности и желания изменить невозможное, что маленький оборотень впервые не постеснялся постороннего, дал волю чувствам и разрыдался. Он плакал и плакал, и Дамблдор не останавливал его, позволяя до конца выплеснуть всю досаду и горечь. А когда Ремус успокоился, его угостили чаем со сладким пирогом; потом директор заговорил о разнообразных средствах для облегчения трансформации, и Люпин был молча благодарен за то, что, несмотря на проявленную слабость, с ним беседовали как со взрослым.