Татьяна Ставицкая: Московская плоть

– Видите ли, коллега, – делился мыслью в культовой курилке известной московской библиотеки некто, весьма похожий на князя Кропоткина, глядя на тлеющую в лучах заката зубчатую московскую архитектуру за окном, – некоторые наивно полагают, что прошлое есть корни, питающие настоящее.

– Да-да, друг мой, – откликнулся слушающий его вполуха собеседник – сутулый бородатый господин, любивший эти стены, в которых некогда, в докомпьютерные времена, роилась шумная студенческая братия, – я отчетливо вижу это древо: с корнями, с мощным стволом, несущим живительные соки к робким трепещущим листьям, скрывающим до поры завязь грядущих плодов.

– Эк нагородили! Турусы на колесах… – поморщился первый и затянулся в два вдоха. – Ничто так не уводит от сути предмета, как его художественный образ, который есть дуролепица, и больше ничего.

– Да вы же первый и начали, господин хороший… – обиделся его собеседник.

– Каюсь: грешу излишней метафоричностью в речах. Следует избавляться от дурной привычки к образному мышлению. – Князь произвел неопределенный жест рукою. – А самое удивительное, милостивый государь, состоит в том, что прошлое не перестает меняться в человеческом сознании, и в таком измененном виде вторгается в настоящее, отчего возникает некая вторичная связь истории с современностью.

– Нечто в этом роде я уже встречал когда-то у китайцев, – мстительно заметил сутулый господин, похожий на великого химика.

– Но по здравом размышлении, – продолжал первый, оставив без ответа реплику собеседника, – и опираясь на факты, которые нам с вами, сударь, доподлинно известны, можно сказать, что все обстоит с точностью наоборот: это прошлое питается настоящим.

– Хм… А ведь верно! Как мне это самому не пришло в голову? Именно, что прошлое питается настоящим! – воскликнул собеседник, удивленный прозрением князя и обрадованный редкой, несвойственной тому в последнее время, ясностью формулировки.

Зимняя тьма сгустилась за окном курилки, и из смрадной городской черноты, дырявя толщу смога, устремились в ночную высь подсвеченные светодиодными лентами и дюралайтом зубья, зубцы и шпили московских крыш. И только Небесам, глядевшим в эту раззявленную пасть, было зримо явлено, как Щербатая Прорва перемалывала все, что в ней роилось, отрыгивая ядовитый выхлоп в ледяной космос; как по венам и артериям ее разбухшего тулова в одну сторону текло расплавленное золото, а в противоположную – кровь, и не могли Небеса обмануться, приняв златокровеносную систему зубастого города за потоки света передних автомобильных фар и кровавую юшку задних фонарей в транспортных руслах столицы.

– Почитывая исторические мемуары, авторы коих желали выгородить себя перед потомками, или роясь в архивных документах, подправленных ретивыми секретарями и спецслужбами, мороча друг друга легендами, сложенными слепыми боянами да глухими звонарихами, человечество тем самым извлекает прошлое из небытия в уже искаженном виде и, поселяя его в своей голове, питает своею кровью, циркулирующей через мозг, – развивал мысль князь. – Согласитесь, совершенно поразительно, что причина сущего буквально лезет в глаза, беззастенчиво дразнит кажущейся несуразицей, раздражает неформатом. А ведь если отнестись к этой причине со вниманием, которого она заслуживает, то и картина мира в одном, отдельно взятом, незаурядном городе станет выглядеть более цельной и правдоподобной. Но Москвича, живущего наскоро, волнует только прогноз погоды. Остальные события протекают в его сознании мутным потоком в строго очерченном Москвичом русле. У Москвича в голове, знаете ли, имеется такой специальный желобок… – Князь затянулся.

– Помилуйте, голубчик, к чему этот натурализм?

По опыту длительного общения, собеседник князя знал: главное – вовремя сбить его с мысли. И тогда появится шанс завершить беседу корректно, без потери лица и поножовщины.

– Это я к тому, что Москвичу недосуг разбираться в причинах тех или иных происходящих в Москве событий.