Алекандр Пиллаев - Мария в Заповеднике

Министр оживился.

– Правильно, Калиграфк, я и сам об этом уже думал. Пускай посмотрят, пускай прикоснутся к нашей истории, и, может быть, Большой Конгресс станет сговорчивей, и весь этот дикарский мир, вся эта так называемая Цивилизация оценит, наконец, нашу великую культуру, и тогда мы опять сможем показать всему миру...

Он увлекся:

– Но если и удастся вам найти у себя нужный экземпляр, у которого сердце не выдержит половой связи с женщиной – притом, учти, Калиграфк, я еще не оставил своих сомнений, ведь люди со слабым сердцем, наверное, вообще избегают резкого поведения в жизни, и уж тем более – преступлений, совершение которых требует всегда больших душевных и физических усилий, – видишь, пастырь-Калиграфк, я вовсе не отказываю твоим овцам в известных движениях души... – в общем, если даже удастся вам найти его – Отца Будущего Наследника Власти, то, Калиграфк, иностранцев приглашать все равно очень рискованно! Они ни в коем случае не должны знать, что мы ввели в правящий род ген краймеров, иначе разразится международный скандал, и мир отвернется от нашей культуры.

– Но они и не будут об этом знать! – возразил Прокурор.– С какой стати?

– Они догадаются. Уголовник-простолюдин – это же совсем не то, что твои люди при Дворе или мои министры, – эти не только уже вышколены верхним обществом, но им и тюрьма уже не грозит, внутренне они спокойны, и поэтому внешне почти не отличаются от… нас с тобой. Но уголовный-простолюдин внешне очень характерен и своеобразен: он вертляв, кожа на лице у него всегда будто бы плавает и дергается, от него за версту исходит неустойчивость – сразу хочется быть начеку или обойти стороной...

– Говорят, в безвыходной ситуации приходят гениальные мысли, – прервал его Прокурор, – но я теперь убедился, что, наоборот, – бредовые. Я понимаю, Шенк, тебе не хочется брать на себя ответственность, что именно в твое властвование в правящий род будет занесен наш ген, – вот почему ты начинаешь придумывать черт знает что! А ты подумай лучше, сейчас еще наша криминальная общественность не пользуется в народе популярностью – хотя, было же золотое времечко, и в честь разбойников слагали шансонные песни в народе! – но завтра уже власть будет в наших руках, и настанет тысячелетнее царство справедливости, когда, наконец, и наше униженное сословие сможет жить по-человечески, не страшась и не оглядываясь на этих трусливых граждан. Ты говоришь, внешность? Я не понимаю, что вообще может сравниться эстетически с волнительной внешностью красавца-краймера? Что ты придумываешь? На меня лично этот сгусток больных нервов, развязности, непредсказуемости производит только самое душевное впечатление!

– Я это не придумал, Калиграфк, – возразил министр. – Я это прочитал в бюллетенях информации Большого Конгресса, они давно изучают вопрос, и, между прочим, наш тихий угол мира тоже их очень интересует в этом отношении. Поэтому, Калиграфк, ты предлагаешь два совершенно взаимоисключающих решения: и Жениха отобрать из криминального сословия, и иностранцев пригласить на Обряд, где, узрев Жениха, они немедленно определят его родословную.

– К черту иностранцев! Пускай вообще убираются вон из пределов Империи! – закричал Прокурор Калиграфк.

Но министр прервал его:

– Если, мы прекратим отношения с Большим Конгрессом, то ваша партия первая лишится опоры в массах рядовых ее членов, потому что прекратятся поставки заграничных механизмов, электроники, автомобилей, видеомагнитофонов – всего, что сейчас является целью вашей партии. Уж не из идейного ли вдохновения станете вы тогда терроризировать простолюдинов?

От такого поворота мыслей Министра Прокурор несогласно сплюнул в камин.

ПЕРВЫЙ ПРОТОКОЛ

– Хочешь послушать переговоры? – спросил Йоцхак Смоленскин, когда Пер вошел к нему в аппаратную.

Станция, в сущности, из одной только аппаратной и состояла. Вдоль стен тянулись сплошь приборные доски, украшенные мигающими разноцветными лампочками, и вся это электронная мощь сходилась целенаправленно у задней стенки, где громоздился пульт управления, количеством своих кнопок, индикаторов и экранов наводящий священный ужас на местных «специалистов»-аборигенов – чтобы те даже не приближались, где бы Станция не появлялась для сеансов связи их начальников с высшими чиновниками Цивилизации; но иной местный «спец» мог прийти «своим умом» и к тому, что и вовсе заподозрил бы в этом чудовищном электронном собрании какую-то скрытую нелепость – и даже вовсе не стал бы проявлять к ней интереса, чтобы случайно не повредить своей «технической репутации» по своей «душевной простоте», обнаружив собственную некомпетентность из-за какой-то обидной шутки , из-за вообще какой-то двусмысленности всех этих электронных нагромождений. Впрочем, пускай себе думает, что хочет, – лишь бы не приближался...