Алекандр Пиллаев - Мария в Заповеднике

Министр: «Что вы имеете в виду?»

«Голос секретаря»: «Позвольте нам еще подумать, господин Шенк, мы будем советоваться, и с Вами тоже. Нет-нет, нам не жаль ничего для Вас. До свидания, господин Шенк. До встречи в эфире – так иногда говорят у нас ведущие в телешоу».

ГЛАВА IV

Племянница Прокурора Калиграфка Мария была в том возрасте, когда пора уже выходить замуж. Чтоб отвязались... За ней водилась слава очень заметной девушки – если такие слова еще говорят о чем-нибудь в наше время, когда свободная игра человеческой породы в условиях Цивилизации сделала женщин норовистыми, – а кто станет отрицать привлекательность, своенравной, породистой лошади? Мария была тем нежным, душистым («только что из ванной») урбанистическим цветком, которого злой рок занес жить среди так называемой дикой природы больших империонов, по колено в глине и черноземе их заснеженных и не паханных так называемых диких полей и лугов, в их мокрых, кишащих слепнями и гнусом так называемых девственных лесах и «дубравах» и купаться в их коряжистых, илистых, никогда не чищенных так называемых природных водоемах и «реках» вместо ослепительных, стерильных, теплых бассейнов Цивилизации. Среди аборигенов Земли, которых Цивилизация не коснулась еще даже пальцем, Мария была хороша вызывающе , и если бы не дядя ее, Прокурор Калиграфк, то, наверное, судьба этой девочки сложилась бы ужасно в условиях естественного равенства чистой природы. Против такого предположения можно было бы возразить, что породистость Марии, наоборот, не могла пройти незамеченной мимо правительствующего дома – но тогда ее, без сомнения, укрыли бы там, в стенах, как наложницу, для сексуальных «развлечений» – первичных развлечений больших империонов, у которых секс правит... искусством, по общему представлению (?). Но Пер однажды сказал:

– Когда я вижу Марию, мне кажется, что у всей здешней публики ее внешность может вызывать одно только страдание и пытку, и до сих пор ее не извели здесь и не загубили только по причине еще большего страха перед дядей ее, Калиграфком. В Империи равенство женщин по красивости почитается их священной обязанностью перед Родиной, как равенство мужчин по умности.

Большие империоны ужасно конфузятся того естественного чувства превосходства, с которым горожанин в Большой Империи смотрит на крестьянина, чиновник – на ученого, а среди самих чиновников и ученых обыкновенный – на одаренного; в последнем случае правомерно говорить даже о ненависти. Земные аборигены недолюбливают умственного превосходства у человека, и они этим подтверждают как бы внеземное происхождение человеческого мозга. «Коренной землянин» не любит большого ума, как социал-демократ не любит больших капиталов. Всякий развитый ум абориген на Земле встречает как чужака, инородца, вознамерившегося согнать его с насиженной территории, с которой сам он ни за что бы не сдвинулся во веки веков. Аминь. Именно это чувство, без всякого сомнения, испытывали земляне к первым богам, которые приземлились на Атлантиде. Потеснили там перзренную живую природу и постепенно смешивались с землянами, разбавляя их генетически и духовно. В итоге принудительных инъекций аборигенкам божественной спермы мы имеем теперь картину разделения человечества на людей не только одаренных и неодаренных , но и просто еще больших империонов.

– Пер, сдается мне, что где-то мы это уже проходили, дай бог памяти, – расизм? – прервал его Йоцхак Смоленскин.

– Ты, Йоцхак, плохо судишь о веке двадцатом, а по мне так это был золотой век человечества, поделивший окончательно людей на человека и двуногих. Это – во-первых. А во-вторых, мы говорим о красавице Марии. Именно желание дикарей, пока еще недоделанных богами, пребывать в равенстве, освященном чувством страха, которое дикарь испытывает перед божественным мозгом, нашло свое продолжение в страхе перед телесным иноподобием человека – и женщины в том числе. Как и далекий его предок, современный дикарь нутром угадывает в ней – божественное, иноприродное, а ощущение недоступности этой красивой странности только усиливает в нем «танталовы муки» – ведь он догадывается, что насильное обладание богиней – если представится случай – не принесет удовлетворения. Я однажды испытал нечто подобное, – признался Пер. – Я видел дорогую скаковую лошадь, ее вели под уздцы и она гарцевала, голая, и мне казалось, что будь я кентавром, то из моего восхищения этой лошадиной аристократкой могло бы вырасти вполне определенное желание против шестой заповеди. Но вот, я представил себе, что добиваюсь ее благосклонности, и уже смотрю на красавицу-кобылку удовлетворенным взглядом, и – вижу, что это – всего лишь лошадь... хотя бы даже и c ногами , – во всех отношениях достойная, но – женщина другого вида , которую мне не дано знать . И я уверен, что схожие чувства испытал бы дикарь, изнасиловавший богиню.