Эллен Датлоу: Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Дубовик шлепнулся на пол — вроде как уселся — и положил то, что было у него вместо лица, на то, что было у него вместо рук.

— Если ты оплакиваешь дерево, — заметила Мими, — этот старый черный зонтик, в честь которого назвали ферму, то ты зря тратишь время. Дубок наш в его лучшие дни произвел на свет с десяток сотен тысяч потомков. А то и больше. Каждую весну ветер подхватывает его семена и уносит их. У этого дуба десять тысяч кузенов только в Нормандии и Фландрии. Если твоя личная квартирка разрушилась — ерунда. Наш дуб пустил корни в будущее.

Она взглянула на дубовика сверху вниз:

— Да, его корни в будущем. Как и мои, слышишь, ты. Чресла Доминик такие же спелые, как любой старый дуб по весне, она наводнит будущее своими отпрысками, которые будут и моими тоже, если взглянуть на это дело под определенным углом.

Но, возможно, у дубовика не было потомства.

Что же можно для него сделать? Учитывая то, что она и для себя может сделать немногое, обязана ли она тратить силы на ходячую корягу растительного происхождения? Если бы это был ребенок или кошка, она дала бы ему молока.

— Кошек больше нет, — пробормотала Мими.

И это, очевидно, составляло часть его неприятностей. Может, дубовик и жил на дереве, но он жил рядом с фермой, а на всех фермах есть мыши, а значит, и кошки. А кошки пьют молоко.

Этим безлюдным разоренным летом пропали даже мыши, и умерли кошки, и коровы иссохли или погибли, и оскудевшее фермерское хозяйство не могло больше позволить себе выставлять у двери блюдечко с молоком. И хотя кислое молоко и удержало бы дубовика и его сородичей за порогом, парное молочко, предназначенное кошке, наверняка служило основной пищей древесному эльфу.

Она подумает об этом во сне и в нем же, возможно, отыщет решение.

Но Мими Готье не довелось поспать этой ночью, поскольку искусственный германский гром приблизился, а редкий пулеметный град слабосильного французского сопротивления сводил на нет все ее попытки задремать. Когда на улице стало достаточно светло, чтобы подняться без опаски, она встала, сполоснула водой из насоса ночной горшок, причесалась и почистила зубы.

Дубовик, казалось, исчез, и старушка даже ощутила некоторую жалость. Высох ли он за ночь, или вернулся к останкам дерева? Неужели она ему не понравилась? Неужели он ее бросил? И неужели в то время, как вторжение неприятеля поглощает поле за полем, у нее нет дел поважнее, чем волноваться о ветвистом вымысле, плоде деревенских суеверий?

Возможно, и нет, а значит, и ее жизнь ссохлась, съежилась в никчемную безделку.

Так что Мими несказанно обрадовалась, обнаружив дубовика, свернувшегося калачиком под перевернутым ведром. Ведром для молока. Казалось, он постепенно рассыпался кусочками коры и горками светлой пыли.

— Ты хочешь, чтобы я нашла молока для кошки, — догадалась мадам Готье. — Как будто мне делать больше нечего.

Но, честно говоря, делать ей действительно было нечего. Так что Мими надела галоши, взяла зонтик, точно тонкие спицы и натянутая тряпица могли защитить ее от шрапнели, прихватила посошок и заковыляла к дороге.

Так, в этой стороне расположены четыре фермы, в той — две, а по ту сторону канавы, через два поля, стоит однокомнатная школа, во дворе которой когда-то паслась коза. Фермы подальше, но канава… Мими не настолько уверена в себе, чтобы перебираться через нее, балансируя на жердочке. И все же она припомнила, что коза нынче окотилась поздно, и хотя козлят могли прирезать, украсть, или они сами давно околели от страха, если коза все еще там, у нее должно быть молоко. А Мими Готье прожила на ферме всю свою жизнь не для того, чтобы не знать, как добыть молока у козы, если молоко у козы есть.

— Ты идешь? — спросила она дубовика.

Он не ответил, но фыркнул на нее, как капризный ребенок: он желал плодов экспедиции старушки и все равно обижался на то, что она уходит.

— Неблагодарный, — бросила она с некоторым удовлетворением.

Выйдя со двора, Мими Готье снова взглянула на расколотый ствол дуба. Бог ли послал один из давешних громов в компании с мстительной молнией? Или осколок бомбы пошел вкось и искромсал старое дерево в щепки с такой легкостью, как будто оно слеплено из масла? Листья все еще покачивались на ветру — еще не оторвавшиеся от своих веток, еще держащиеся за сучья, отделенные от толстого ствола. Листья не знали, что они уже мертвы.

Бабушка закрыла зонтик, наслаждаясь каплями моросящего дождя на своем лбу, и приспособила его в качестве второй палки. Скрюченные артритом кисти жутко разболелись, не успела она преодолеть и половины перекинутого через канаву бревна. Она продвигалась боком, дюйм за дюймом, но план сработал она не потеряла равновесия. На лугу буйно колосилась пшеница, дожидающаяся хлеборобов. Но никто не придет и не уберет ее. Зерно тоже погибнет.