Святослав Логинов - Колодезь

Хлопнула входная дверь, темнолицый башкир, шатающийся после долгой скачки, объявился в проёме. Увидав Семёна, вестник опустился на четвереньки, коснувшись лицом пола.

— Ходже Шамону от кыргызского курултая почёт и долгие годы жизни!

— Говори, — велел Семён.

Новости, привезённые усталым гонцом, больно ударили Семёна. В самом улусе всё было спокойно, обозы с грабленым дошли исправно, и уже жители других дорог: кайсаки, хунны и меркиты подумывали сесть в седло и, покуда русичи избивают друг друга, урвать себе долю добычи. Но в это время в улусы пришли новости из мятежных русских земель. Бунтовщик Стенька Разин пытался взять какой-то там город, но был побит воинскими людьми князя Барятинского, никак того самого, с которым препирался Семён, уходя с ватагой Василия Уса из родных мест.

Сведельщики говорили разное, одни — что Разин побит ещё осенью, но сумел бежать и лишь ныне пойман, другие, что злосчастная битва состоялась на днях, но все сходились в одном: мятежные казаки кто пострелян в бою, кто схвачен и перевешан на железных крючьях, а сам атаман пленён и отправлен в Москву в железной клетке, в каковой прежде собирались везти из Персии страховидного зверя бабра.

Молча выслушал Семён известие о пленении батьки, бесстрастно кивнул гонцу и отпустил, не наказав и не наградив. А когда гонец отошёл, обвёл взглядом примолкших сотников и спросил:

— Что делать станем, богатыри? Воины молчали, сердито кусая усы. Потом Чолпан недовольно проговорил:

— Что сразу решили, то и станем делать. Русского атамана воеводы взяли, но недобитков его, думаю, ещё немало бродит. Зато нам просторнее будет — и тех и этих рубить.

— Якши, — выдохнул Семён, знаком отпуская помощников. — Велите людям отдыхать, и чтобы за полночь были готовы к выходу.

Оставшись один, Семён заперся в доме и никому не велел входить без зова. Долго думал. Сам не знал, радоваться или горевать. Лживой оказалась Стенькина правда — воровской. Обещал миру справедливости взыскать, а того вместо многие города пожёг и не только дворян и детей боярских, но и сущих холопов ослезил, в разоренье вверг и тяжкими трудами умучил. Мучительски всё творил, яко лев восхищая и рыкая. Так стоит ли дивиться, что ныне, льву подобно, сице же зверю лютому, посажен в клеть и на цепи содержится.

А другие ещё рыскают округ земли, бьются якобы за волю, а того вместо душегубствуют без толку. И первый среди них — злой башкирский нойон Ходжа Шамон. Спустил беса с цепи — теперь не удержишь. Хорошо хоть, никому в голову войти не может, что киргизскую конницу ведёт русский мужик. Даже сами степняки не знают, что их водитель, скачущий под зелёным знаменем, на самом деле христианин.

Да и то сказать, какой он христианин? — изверг окаянный: семо и овамо — всех предал. Василий куда за меньшее смертную муку принял. Ну да ладно, не долго осталось свет смущать: на всякого коня отыщется узда. Вот только поправить надо то зло, что людям принёс. Большой кровью зло смывать придётся, и слабо утешение, что вольётся в ту реку ручеёк собственной кровушки. А вовсе без смертей не обойтись: выбирай, нойон, между большой кровью и очень большой. Нет в таких случаях выбора. А что крив путь, так чего ещё ждать? Аллах не ведёт прямым путём людей неправедных.

Семён прошёл в горницу, достал из ларчика перо, чернила и лист плотной рисовой бумаги, на какой фирманы пишут. Задумался, грызя конец пера. Надо письмо так сочинить, что ежели попадёт гонец в чужие руки, то никто бы послания понять не мог. Жаль, не научил его Мартын на своём языке писать. Да и то загвоздка: разберут ли немецкие офицеры датскую грамоту? А не разберут — значит, судьба. Он сделал, что мог.

Семён обмакнул перо и тщательно вывел русскими буквами: «Херр оберет. Иморен ве грюден киргицере ангрипер фра Сухого Лога. Мет дем верди».

Закончив писать, Семён сложил бумагу вчетверо и с привычной важностью отправился мимо караульных, взглянуть на девчонку, которую прочил себе не в полюбовницы, как думалось страже, а в вестники смерти. Вошёл в каморку, плотно прикрыв за собой дверь. Косой свет кровавился сквозь крошечное окошечко. Полонянка сидела на полу, забившись в угол, словно надеялась, что там её не отыщут и забудут. Семён присел на лавку, спокойно встретил испуганный взгляд девушки.

— Что, девонька, пригорюнилась? Полонянка вскинула голову:

— Ой, а вы что, русский?

— Кажись, русский, — усмехнулся Семён.

— А я думала — эти пришли. Девчонка приободрилась, что она теперь не одна, и, боясь поверить удаче, спросила: