Святослав Логинов - Колодезь

Однако люди на совет собрались умудрённые, знающие цену словам и делам, умеющие помнить. А ведь не прошло и трёх лет, как князь Барятинский со своими стрельцами топтал башкирский улус, усмиряя восставших юртовщиков. Многих тогда посиротили, многих в нищету ввергли. Такие раны заживают не скоро. Лишь когда подрастут нынешние мальчишки, сядут в седло, почувствуют себя джигитами, тогда и можно будет воевать прошлого обидчика.

— Против русских не пойдём, — веско произнёс кто-то из стариков. — Кому охота сражаться, пусть против мишарей выступает. У них и поживиться есть чем, и беды от такой войны не приключится.

— Мишари — сосед ближний, он никуда не денется, — настаивал Семён, — а русских сейчас самая пора брать. На Итиле смута, казацкое войско против белого царя взбунтовалось. Христианам сейчас не до нас.

— Это сейчас, а потом? Ты обратно в Мекку уедешь, а что с нашими детьми будет?

— Значит, вы уже сдались христианам?

— Мы не сдались, но глупая смерть славы не прибавляет.

— Люди! — возвысил голос Семён. — Я не зову вас искать глупой смерти. Я хочу иного. Если вы желаете, чтобы война обошла ваши юрты стороной — нападайте сами! Соберите войско, и пусть оно идёт на Волгу или за Каму. Никто не узнает, откуда вы пришли, в Уфимском уезде пребудет спокойствие, башкирские дороги останутся мирными, а у белого царя недостанет войск, чтобы идти туда, где никто не воюет. Я не зову вас бунтовать, бунт всегда обречён, я зову нападать на противника в его логове. Аллах поможет бойцам за правду. Я сам пойду вместе с вами и, если надо, первый погибну в бою с нечестием. А кто не хочет, пусть остаётся здесь, в мирном краю, и отсиживается за спинами храбрецов. Я к вам верный посланник. Побойтесь же Аллаха и повинуйтесь! Я не прошу у вас награды; поистине моя награда только у господа миров!

Настала тишина. Конечно, собравшиеся оставались в сильном сомнении, но противоречить никто не осмелился. Человек, который так легко примеряет себе слова пророка, сам должен быть пророком, и возражать ему трудно. Мгновение длилось, и невозможно было сказать, как повернётся сейчас ход курултая. Потом из рядов собравшихся мужчин выступила ещё одна фигура; Семён узнал всадника, с которым бился в степи. По тому, как уверенно вышел тот под общие взгляды, можно было понять, что это не последний среди имеющих право говорить.

— Я, Габитулла, говорю, что знаю этого человека, — медленно произнёс башкир. — Я не только слышал его речи, но испытал крепость его руки и высоту чести. Я пойду вместе с ним и вместе с ним буду биться во славу пророка.

— Ты поведёшь в бой первую сотню, — твёрдо пообещал Семён.

Деревню Осканино, как и многие другие закамские деревеньки, башкирское воинство взяло без боя. Конечно, кое-кто из всполохнутых мужиков вымётывался из домов с топорами в руках, но таких рубили походя, не останавливаясь и не прекращая грабежа. Огня не было, налётчики понимали: спалишь ненароком деревню — самому же никакой корысти не будет, а следующую ночь придётся проводить в поле. В свете занимающегося утра метались меж домами призрачные всадники, кони и наездники визжали одинаково страшным звериным визгом, голосили женщины, кто-то попытался клепать в деревянное било, но набатный стук умолк, не начавшись.

Лишь потом, когда уже некого было предупреждать, неподалёку взвихрилось пламя: специально посланный отряд подпалил на берегу реки надолбы, долженствующие не пущать в русские земли мятежных инородцев, но из-за воинской скудости и всеобщего нерадения оказавшиеся совершенно пустыми.

Семён в сопровождении ближней стражи ехал через поруганную деревню, мрачно глядел на спешащих с добычей батыров, кривил губы при виде неубранных трупов. Опять придётся отряжать людей, везти добычу в улус. Не война это, а чистый разбой…

Первое время Семёна смущала мысль, как придётся отвечать перед пославшим его казачьим атаманом за побитых крестьян, за невинную кровь, которой слишком много проливали его люди, но потом дошли вести о волжских кровавых делах, и Семён понял — главная беда там, а что здесь кровь льётся, то это так, отмахом война задела. Вот только поднять бы хоть этого мертвеца, что в одном исподнем лежит у забора, и спросить, больно ли умирать не от великой войны, а от случайной войнишки.

Из-за огородов послышался разноголосый женский крик. Ну, ясно, оголодавшие воины разыскали ухоронку, где вздумали прятаться девки. Теперь беда дурёхам, целой ни одна не останется. В этом вопросе Семён и не пытался останавливать своих батыров, понимал, что всё равно не послушают. Взял с боя деревню — хватай в ней всё, что можешь. Это закон всеобщий, вроде как барымта. Русские люди тоже таковы, небось персы в Ряше, Баке и Фарабате долгонько будут вспоминать, как пришлые казаки их гаремы отворяли, жён и дочерей силком портили. А сколько едисанских и раскосых калмыцких девок казаками поругано? Долг, он платежом красен. Вот только почему за чужие долги всегда безвинный расплачивается?